Виктор Поповичев - Транс
– Я-ко-о-о-ов! – крикнул я изо всех сил. – Что происходит?
И туман стал редеть. Мои глаза встретились с глазами демона. Может ли моя фантазия представить столь совершенное, наполненное состраданием лицо чудовища? Я почувствовал боль – это камешки диска-пуговки впились острыми гранями в бедро.
– Сейчас все пройдет, – сказал Махишасура, размахивая перепончатым крылом над моей головой. – Крепись, друг. И верь.
– Вот и хорошо, хорошо, – сказал Яков, беря меня за руку.
Он подвел меня к самому кончику одного из плоских, утыканных иголками хвостов Пельдоиви, велел скинуть рубаху и лечь животом на колючки. Конечно, мало удовольствия, когда в твое тело вонзаются полтысячи острых игл… Яков помог мне встать. Оглядел мой живот, похожий на перфорированную ленту, и поставил меня метрах в десяти от глаза тролля.
– Смотри в эту точку, – сказал он и чем-то розовым нарисовал на влажной поверхности роговицы глаза тролля треугольник. Вытер пальцы о шляпу и нахмурился. – Смотри и не отвлекайся. Пригодится, когда встретишься с Черным.
Меня удивила бесцеремонность лесного человечка, нарисовавшего геометрическую фигуру на столь чувствительном органе, как глаз, но еще больше я удивился терпению и покорности Пельдоиви. Он лежал пластом, оставаясь безразличным ко всему, – по крайней мере, мне так казалось… Какая-то незримая струна соединила меня с загадочным существом, умеющим превращать свой глаз в экран монитора. Мои внутренние органы будто инеем покрылись и закостенели. Мускулы напряглись. Чувства обострились. Красные полосы, а может змеи, опутали мою разом потяжелевшую голову, стиснули до боли в висках, превращая все зримое вокруг в огненное месиво. Розовый треугольник отделился от глаза тролля и с лета воткнулся острой вершиной в мое горло…
– Поляков, – услышал я басовитый голос Якова. – Вставай. Хватит отдыхать.
Я глянул на космический глаз тролля, на могучее вооружение гиганта и недоуменно посмотрел на Якова.
– Меня только что укладывали животом на хвост Пельдоиви…
– У троллей нет хвостов, – сказал Яков. – Нынешней ночью Ники отведет тебя к Башне. Торопись.
Хогерт дремал в глубоком кресле, обтянутом побитым молью сукном. Я вошел в комнату, и он открыл глаза. Не меньше минуты смотрел на меня, шевеля белесыми бровями. Наконец кивнул на стоящий в углу стул с дерматиновым сиденьем.
– Тебе надо поесть, – сказал он, перестав двигать бровями, и кивнул на тарелку и бутерброд на краю стола.
Это он верно заметил. В последнее время я ел от случая к случаю. Даже забыл, что мой желудок существует и требует к себе более внимательного отношения. Серая бурда в тарелке имела привкус жженой резины, но хлеб с маслом были хороши. Хогерт сидел прикрыв глаза. Казалось, он занят своими мыслями и ему нет дела до меня. Не открывая глаз, изредка хватал карандаш и черкал им в толстой тетради.
– Передай своим коллегам благодарность за книги, – сказал Хогерт, повернув ко мне лицо.
Да он просто косит одним глазом, понял я, объясняя причину потусторонности в его взгляде.
– Башня – это энергоблок. Так считают многие. – Хогерт заглянул в тетрадку. – Надеюсь, ты не веришь тем, кто считает Башню инкубатором, в котором из яиц вылупляются мерцы? – Он улыбнулся. – Или, может быть, там сидят охранники, выполняющие приказания власти, которая определила нас сюда?.. Чего молчишь?
– Никакая власть не имеет права прятать вас в этом городе-тюрьме. Вряд ли земные ученые смогли выдумать гнутое время.
– Много ходит слухов!.. Мои люди проследили, куда идут кабели, питающие лаборатории. Они замыкаются на Башне. Оттуда и вода, и тепло для просушки корпусов, в которых работают мерцы. – Хогерт встал, показав рукой на дверь: – Пора.
За дверью меня поджидал Ники. Не говоря ни слова, взял меня за рукав и, подталкивая, повел по коридору, освещенному торчащими из стен лучинами. Не знаю, сколько мы прошли, но вскоре за одним из поворотов блеснул яркий свет.
Мы вошли в огромный, освещенный электрическим светом зал, в центре которого рядами высились трехэтажные нары. Около сотни людей сидело за столиками, расположенными вдоль стен: кто играл в карты, кто разговаривал, некоторые что-то мастерили из разноцветных кабельных жилок и алюминиевой проволоки. Многие орудовали иглами, штопая одежду.
– Все они будут охранять тебя, – сказал карлик и потянул за рукав к выходу. – Хогерт дорого ценит твою жизнь.
Мы еще долго блуждали по коридорам, заходя в разные помещения: видели кухню, сравнительно чистую, уставленную деревянными бочонками, заглянули в кузницу – допотопный горн с мехами из потемневшей кожи; щербатый здоровяк улыбнулся и, отбросив кувалду, шагнул к нам, по-звериному скрючив пальцы с длинными ногтями. Я отпрянул, чем вызвал смех-рычание здоровяка, прикованного – я заметил это, шагнув за порог, – тяжелой якорной цепью к наковальне… Наконец карлик привел меня в то самое купе, где я встречался с мерчанкой. Все так же горел фонарь, загороженный красным стеклышком.
– Ты интересовался мерчанкой, – сказал Ники, показав белым от извести пальцем на ком черной материи под столом.
И вышел, оставив дверь незапертой.
Слова карлика несколько озадачили меня. Откуда он узнал, что меня интересует связь этой мерчанки с Милкой?
Я нагнулся и осторожно потянул черный ком материи к свету. Медленно раскручивал ткань. Вот оголилось плечо… Шея, спина с выпуклостями позвоночника и лопаток, талия…
Мерчанка стояла ко мне спиной. Коротко остриженные волосы в красном свете фонаря отсвечивали фиолетовым. Чертовски сладостное чувство – быть вблизи женщины, обнаженной и беззащитной, как статуя, но живой, дышащей. Только живая ли она?
– Повернись, милая. Дай мне рассмотреть тебя как следует. Экая ты послушная. Умница…
Внимательно вглядевшись в черты ее красного лица, убедился окончательно – это не Милка, не производное от ее образа, а совсем другая женщина. У Милки и подбородок круглее, и нос чуточку вздернутый. Грудь… Грудь – более пышная, но… Что это? Родимое пятно? Я прикоснулся рукой чуть выше соска и ощутил шероховатость. Вгляделся… Точно – родимое пятно с копеечную монету.
Мерчанка смотрела мимо меня. Ее огнистые глаза не мигали.
Я ощупал пальцами локтевой сгиб и вздохнул, совсем успокоившись. Желваки. На игле, как говорится, сидела. Я кинул мерчанке ее одеяние. Она неловко подхватила его, по-бабьи расставив ноги, и стала наматывать на себя ткань. Жутко было наблюдать, как она медленно прячет свое красное тело. Кому и зачем понадобилось превращать повесившуюся наркоманку в столь загадочное существо?.. Я вздрогнул – что-то упало на пол. Мерчанка нагнулась, придерживая край материи, выпрямилась и сделала шаг ко мне. Поднесла к моим глазам шприц. Я отрицательно мотнул головой, извинился – непонятно, правда, зачем – и вон из купе.
