Вероника Иванова - Раскрыть ладони
А собственно, чтобы «что»? За себя я всегда сумею постоять, значит, опасаться нечего. Если понадобится, уступать тоже умею. До лизоблюдства и подхалимства. Выживу, сомневаться не приходиться. Вернее, выживет мое тело, а душа… Может быть, я зря за нее цепляюсь? Может быть, она уже давно ушла за Порог, оставив лишь воспоминание? Впрочем, так и лучше. Безопаснее. Выгоднее. Надежнее.
— М-м-м?
О, он же, в самом деле, дремал! А вопрос судьи заставил-таки дознавателя попрощаться со сном. Даже немного жаль человека: погода странно сонная, я и сам почти клюю носом.
— По обвинению есть еще какие-нибудь свидетельства или заявления?
— Нет, почтенный.
Судья удивленно моргнул:
— Право, любезный dyen Тинори, я не ожидал, что вы всерьез отнесетесь к моим жалобам на чрезмерные ворохи бумаг… Но раз уж уважили пожилого человека, примите мою искреннюю благодарность.
— Монетами было бы приятнее, — без тени улыбки, но при этом совершенно беззлобно намекнул дознаватель.
— Монетами? Ах, монетами… — по студню судейского тела прошла короткая волна хохотка. — Я запомню, не беспокойтесь.
— Мне ли сомневаться в твердости вашей памяти, почтенный?
— А вот лесть вам не к лицу, Тинори, не к лицу… Впрочем, оставим наши дела в стороне и примемся за дело чужое. Заявитель пока не прибыл?
— Как видите, — пожал плечами дознаватель, поменяв точку опоры со стола на спинку кресла.
Перстни шурхнули друг по другу, дополняя щелчок пальцев коротким металлическим эхом. Служка, удостоенный сомнительной чести записывать результаты рассмотрения обвинений, потянулся к песочным часам. Стеклянные бутоны, прильнувшие друг к другу, словно в поцелуе, поменялись местами, и тоненькая струйка подкрашенных кармином крупинок потекла, отсчитывая последние минуты моей свободы.
Непонятно, почему Харти до сих пор не пришел. Ему же предстоит посмотреть, как меня объявят преступником. Посетители и другие лавочные дела задержать обвинителя не могли: Карин робко сидит на скамье, отведенной для свидетелей и зевак, стало быть, торговли сегодня нет. Интересно, зачем купчиха пришла на суд, да еще старательно отводит глаза, когда я стараюсь поймать ее взгляд? При этом поразительно тонко и точно чувствует мгновения, уделяемые мной ее лицу, потому что всякий раз густо краснеет. Наверное, я чего-то не знаю. Но хочу ли знать? Вряд ли.
— Если заявитель опоздает еще на четверть часа, рассмотрение обвинения будет отменено.
О, хорошая новость! Значит, задержись Харти еще чуточку, я буду совершенно свободен и смогу без зазрения совести отправиться сводить счеты со скупщиком. Ай, как чудесно! Неужели мне повезет? Осталось совсем немножко, совсем…
Стражник миновал сливовый лабиринт, торопливым шагом подошел к судье, склонился и еле слышно о чем-то доложил. Фаири поднял брови недоуменным домиком, переплел пальцы сложенных на животе рук, пожевал губами, потом почему-то с подозрением посмотрел в мою сторону.
— Пускать, господин? — уже нормальным голосом осведомился стражник.
— Отчего же не пустить, если и сам просится… Пусть идет сюда.
Рука в латной перчатке взлетела вверх, видимо, делая знак кому-то по другую сторону двора. Не знаю, как можно было хоть что-то рассмотреть в чехарде древесных стволов, но прошло менее минуты, и перед судейским столом предстал…
Нет, лучше рассказывать с самого начала.
Человек шел, пошатываясь, но не так, словно у него кружилась голова. Казалось, он просто не может идти иначе, что какая-то неизвестная причина нарушила равновесие тела, и чтобы оставаться на ногах, требуется непременно наклонять торс из стороны в сторону.
Шаги выглядели уверенными, но перед каждым из них он будто брал время на размышление. Для чего? Наверное, для того, чтобы вспоминать, как нужно поднимать ногу и ставить обратно на землю, потому что направление движения выдерживалось четко, без малейшего намека на попытку увильнуть.
Вопреки приличиям, требующим в присутственном месте полного одеяния, он был по пояс обнажен, предоставляя всем вокруг возможность оценить неприглядную худобу. Но целью того, кто, без сомнения, вынудил Харти нарушить правила и явиться на суд полуголым, было не выставление напоказ бледного тела, а нечто другое. Нечто, немедленно вызвавшее легкую тошноту у всех, кто рассмотрел странное сооружение на груди пришедшего.
Руки Харти были завязаны спереди узлом. Самым обыкновенным узлом, каким вяжут пояса. И мигом приходящее на ум сравнение заставляло сделать страшный, но очевидный вывод: если человеческая плоть приобрела гибкость и податливость шнура, значит, она лишилась того, что придает ей твердость. Остова. Проще говоря, костей. Но ни единого пореза на руках не наблюдалось, стало быть, кости остались внутри, при этом превратившись… В мелкое крошево.
Карин глубоко вздохнула и попыталась упасть в обморок, но наткнулась спиной на ствол сливы и передумала. Дознаватель с интересом углубился взглядом в изучение искалеченных рук, а судья — единственный, кто не мог увильнуть от общения с прибывшим заявителем — немного растерянно почесал правую бровь и приступил к исполнению церемонии заседания:
— Извольте представиться!
Опухшие губы дрогнули, лишая лицо оцепенения:
— Харти… Из рода Оттом.
— Для чего вы явились в суд?
— Заявить.
— Вы обвинили присутствующего здесь Маллета из рода Нивьери в краже. Вы подтверждаете свое заявление?
Дурацкий разговор, никто не спорит. Но заявитель обязан еще раз повторить все свои слова. Это преступления против короны или Анклава не нуждаются в подтверждениях, а для мелких неурядиц скидок не делают, чтобы всегда иметь возможность сказать: закон исполняется с благоговением и прилежанием.
— Я хочу… сделать новое.
Судья приглашающе кивнул:
— Извольте. О чем еще вы хотите заявить?
— Маллет не крал ту фигурку.
— Почему вы в этом уверены?
— Потому что я сам подложил хрусталь ему в сумку.
Во всем происходящем явственно ощущалась неправильность, которую отстраненное, сделанное с виновато-беспомощной улыбкой признание только подчеркнуло и выпятило. Разумеется, все сидящие за столом понимали: просто так в проступках никто не признается, да и причина неожиданного признания налицо, на самом, можно сказать, виду. Ведь не ради же развлечения руки Харти завязаны узлом?
И мне, и дознавателю, и судье хотелось узнать ответ на главный вопрос: кто? Но церемония настоятельно требовала неукоснительного исполнения, потому Фаири продолжил:
— По какой причине вы так поступили?
