Макс Далин - Убить некроманта
Я выслушал тех, кому не терпелось говорить. Вернее, не мешал им болтать языком, не слушая эту чушь, осматривался, проверял, не изменилось ли что-нибудь в столичном дворце за время моего отсутствия.
На первый взгляд все было в порядке. Виверна благоденствовала, хотя ее уже давно и не спускали с цепи. Я подумал, что не помешало бы Лапочке размять крылышки. Бернард на обеде стоял за моим креслом — никто его не видел, но я отлично ощущал его присутствие. Изложил мне свежие столичные новости: как аккуратно воровали, чтоб я не догадался, как десять раз перепроверяли отчеты и как писались от ужаса, читая письма маршала о моих военных успехах. Все примерно так, как я себе и представлял.
Вечером я зашел к своей девке. Боже ты мой…
Я Марианну не узнал. Толстенная бабища, поперек себя шире: декольте размером с кресло, на нем лежит третий подбородок — и все это затянуто в корсет, если можно назвать корсетом лошадиную попону со шнуровкой. Физиономия у нее теперь стала, как сдобная булка, глаза замаслились, а вид невероятно самодовольный. И она жевала пирожное с вишней — с подноса, на котором лежало еще штук десять таких.
Разве что волосы у нее выглядели по-прежнему прекрасно. Даже лучше, чем раньше.
На меня она посмотрела сочувственно — легко догадаться почему. По сравнению с ней я выглядел тощим и бледным. И вообще — мелким.
Она сказала: «Здравствуйте, государь-батюшка!», облизала пальцы и начала вставать — кряхтя. А я сказал:
— Сиди, сиди, девочка, — и погладил ее по чудесным косам. Вроде милых нежностей — а на самом деле перепугался, что она решит целоваться-обниматься.
Нехорошо, когда тебя тошнит в присутствии матери твоего ребенка. Мне еще повезло, что Марианна не слишком-то любила лапаться. Так что мы сразу перешли к официальной части.
Марианна мне все очень обстоятельно выложила: как кормили, как поили, как слушались, как родила и какой младенчик здоровенький. А Тодд де — это не ее идея. Канцлера.
Ну, погоди, думаю, сморчок. Вот напрошусь в крестные к твоей дочери — и назову твоего внука, например, Хоздазатом. Посмотрим, что ты тогда скажешь.
Хотя какая разница, в сущности? Мое собственное имя тоже не малиновый сироп.
Жена Жака притащила младенчика. И я растерялся. Марианна с чучельниковой бабой, похоже, тоже. Им ведь полагалось бы говорить, согласно святой традиции: «Он так похож на вас, государь», но они решительно не знали, польстит мне подобное заявление или я взбешусь в ответ.
Безотносительно к внешности ребенка.
А я растерялся, потому что решительно не знал, как ко всему этому относиться. Я видел в своей жизни слишком мало детей. Я просто не знал, что с ним делать. И вдобавок младенчик оказался гораздо меньше, чем я ожидал. Меня просто поразила его крохотность. Неужели все взрослые сволочи вырастают вот из таких головенок с белесыми хохолками и ладошек размером с цветок шиповника? Немыслимо…
Нет, он был на меня не похож. Вряд ли я когда-нибудь выглядел такой мягонькой розовой куклой. И ни тени Дара я не учуял в этом существе. Что же в нем мое?
Но его круглые глазенки не показались мне совсем бессмысленными. Он меня разглядывал. Внимательно. Без малейшего признака страха. Не знаю, думают ли младенцы менее полугода от роду, но это было похоже на раздумье. Этакая уморительная серьезность. Но он ничего не говорил — или когда они начинают говорить? Вероятно, он еще слишком мал…
И я сказал:
— Славный ребеночек! — Кажется, полагается так.
А он все-таки сказал:
— Бя-а…
Может быть, для него это что-то и значило.
Откровенно говоря, Оскару я обрадовался куда больше. Я по-настоящему скучал по нему. Мне казалось, что я бы сумел избежать многих бед, будь он поблизости… И я тихо радовался, что с ним все в порядке.
А Оскар обнял меня впервые за все время нашего знакомства — шквал Силы и неожиданная струйка тепла, этакий лунный лучик. Мне показалось, он подумал: «Слава Богу!», но старый зануда тут же взял себя в руки. У него ведь имелось столько поводов отчитать своего короля.
— Я несказанно счастлив видеть вас живым, мой дорогой государь, — говорит. Ядовитый лед. — Но и безмерно удивлен, что ваше драгоценнейшее величество все-таки сумели остаться в мире живых, несмотря на невероятное количество опрометчивых поступков… если мой добрейший государь позволит своему ничтожному слуге в Сумерках называть вещи своими именами. Клод и Агнесса рассказали мне об этом беспримерном походе, мой прекрасный государь. О вашем запредельном восхитительном благородстве, стоившем вам стрелы под ребро, безусловно, должны сложить песни.
— Князь, — говорю, — при чем тут благородство? Просто череда случайностей…
Отвешивает поклон.
— О, безусловно! Очи прекраснейшей из королев, нежно взирающие на рыцаря — того самого, если мне будет позволено напомнить, который в давней беседе со своим неумершим вассалом клялся никогда более не смотреть в сторону женщины…
— Оскар, прекращайте! — говорю. Смешно и грешно.
Прижимает ладонь к сердцу. Глаза старой лисы.
— Да, — говорит, — да… Лишь два слова, если ваше величество позволит… Невозможно не понять, что любовь королевы Магдалы пробудила в душе моего драгоценного господина светлейшие чувства. И вместо того чтобы низменно заботиться о собственной безопасности, скажем, дойдя до столицы Перелесья, вздернуть Ричарда на ближайшем подвернувшемся столбе силами его мертвой армии… Но о чем я говорю! Вам же так свойственно давать подлым врагам шанс, мой благороднейший государь! Вы, не принимая во внимание никаких презренных резонов, всегда пытаетесь объяснить негодяям, в чем они неправы, а они используют великодушно данное вами время для предательского удара…
— Оскар, — говорю, — я помню…
Тогда он поцеловал мою руку, а потом — шею.
— Я, — говорит, — еще прошлой осенью сказал моему драгоценному государю, что думаю о нем. Вы — сумасшедший мальчик. До такой степени сумасшедший, что старый вампир, погостная пыль, как вы в свое время изволили изящнейше выразиться, считает новую встречу с вами в мире подлунном особенной Божьей милостью.
— Оскар, — говорю, — я так благодарен вам за ваших младших…
Он только улыбнулся.
— Наверное, они теперь ваши младшие, мой дорогой государь… Если только любовь неупокоенных мертвецов может хоть отчасти скрасить вам время вашей печали. Видите — я все знаю от Клода, ваше величество.
— Жаль, — говорю, — что не в наших силах изменять прошлое, Князь…
Оскар вздохнул. Подозреваю, что его прошлое тоже не усыпано розами… но кровь неумерших холодна. Или у них больше времени на сложную науку — обуздывание собственных чувств. Не знаю.
