Василий Горъ - Нелюдь
… Отвлекаюсь. Но почему-то вспоминаю не родителей, не брата, не безбедную жизнь в Атерне, а все того же Бездушного. Вернее, его посох. И вдруг понимаю, что за сутки с лишним, прошедшие с момента появления лесовиков, на нем не появилось ни одной новой зарубки.
И это нельзя объяснить ни слабостью Крома после Благословения Двуликого, ни болью в его снова закровившей ране: когда надо, он делает гораздо более тяжелые вещи: разжигает очаг, готовит еду и даже колет дрова.
А еще я понимаю, что Кром не испытывает никакого облегчения от выпитых душ — наткнувшись взглядом на засохшие пятна крови, он хмурится, играет желваками, раздувает ноздри. Может виновато посмотреть на меня. Так, словно считает себя ответственным за появление лесовиков. Но не улыбается. Никогда.
При этом он прикасается к Посоху Тьмы так же часто, как и раньше. Разве что теперь проводит пальцами не по уже имеющимся зарубкам, а по той части Пути, которая пока чистая.
А ведь, если верить словам брата Димитрия, после такого количества убийств он просто обязан млеть от счастья! Или… нет — лесовиков было много. Значит, он должен завершить свой Путь и отправиться к Двуликому за Темным Посмертием.
Должен. Но до сих пор не отправился. И не млеет…
«Может, он совсем не Бездушный?» — спрашиваю себя я. Потом вспоминаю про амулет Бога-Отступника, виденный во время его перевязок, про Посох Тьмы, повторяю название Благословения, выпившего из Крома все силы, и тут же отвечаю: — «Да нет, Бездушный. Но совсем не похожий на тех, о которых рассказывают братья во Свете…»
Представляю себе взгляд Крома. Тот самый, которым он смотрит на меня, когда думает, что я сплю. И вдруг понимаю, что уже не боюсь. Ни его самого, ни Бездны, которая живет в его глазах.
Ужасаюсь своим мыслям, пытаюсь представить себя в круге, расчерченном перевернутыми рунами — и мысленно фыркаю: Меченый видит во мне все, что угодно, но только не жертву!
«Все, что угодно — это кого?» — спрашиваю себя я. — «Мать? Жену? Ребенка?»
Фыркаю снова — в матери я ему не гожусь. В жены — тоже. Да и похоти в нем ни на копье. В дочери? В дочери — возможно…
«Ларка! Он называл меня Ларкой!!!» — молнией вспыхивает в голове. И я, открыв глаза, вглядываюсь в глубокие тени, лежащие на лице сидящего рядом мужчины.
В доме слишком темно. Но я без труда представляю себе высокий лоб, исчерченный глубокими морщинами, вечно сдвинутые брови, глубоко посаженные глаза, несколько раз ломанный нос, правую щеку, обезображенную шрамом от ожога, вечно небритую левую и твердый, чуть тяжеловатый подбородок.
Мужчина. Воин. Уверенный в себе и не умеющий отступать. «Белая кровь»…, как сказал бы отец…
«Белая?» — мысленно переспрашиваю себя я, потом представляю осанку Крома и сокрушенно вздыхаю: нет, на дворянина он не похож. Поэтому…
— Не спите, леди? — еле слышно спрашивает Меченый.
Я густо краснею, отгоняю непрошенные мысли и шепчу:
— Нет…
— Вчера я допросил раненого… Ну, лесовика… — после небольшой паузы выдыхает Бездушный. — Он сказал, что мятеж подавлен. Что Неддар Латирдан вернул себе трон и начал наводить порядок. Поэтому-то лихой люд и побежал кто куда…
— Принц Неддар? — восклицаю я. — Он что, вернулся из Алата?
— Ну, да! Этот… — Кром дергает головой в сторону двери — сказал, что он не только вернулся, но и успел короноваться…
Я еле сдерживаю восторженный крик: вместе с принцем, вернее, теперь уже королем, должен был вернуться и Теобальд!!!
Почувствовав, что я дернулась, Бездушный замолкает, некоторое время смотрит на меня, а потом продолжает. Между прочим, слишком связно для слуги Бога-Отступника:
— Дней семь-восемь — и дороги снова станут спокойными. Поэтому… хотелось бы, чтобы вы подумали, куда мне вас проводить…
К брату хочется. Очень. Но между этим домиком и Авероном — несколько дней пути по лесным дорогам. На которых буйствуют такие же шайки, как та, которая…
С трудом отгоняю жуткие воспоминания, сглатываю подступивший к горлу комок и с трудом шевелю непослушными губами:
— Вейнар велик. Чтобы… обшарить леса, прилегающие ко всем более-менее крупным дорогам, армии его величества… потребуется не меньше месяца…
— А ей и не надо… — усмехается Меченый. — Этим уже занимаются вассалы короля Неддара. Те, которым надо доказать ему свою преданность…
Звучит более чем убедительно. Поэтому я выпускаю его руку, приподнимаюсь на локте и твердо говорю:
— Тогда мне надо в Аверон…
Кром молчит. И я, почему-то дико перепугавшись, что он откажется вести меня в столицу, начинаю его убеждать:
— В армии его величества — мой старший брат! Если король Неддар вернулся, значит, вернулся и Теобальд!!!
— В Аверон — так в Аверон… — глухо бурчит Меченый, хрустит костяшками пальцев и хлопает себя по бедрам: — Ладно. Отведу.
Потом встает, поправляет висящий на поясе чекан и поворачивается к двери:
— Схожу до ветру, что ли…
Глава 25. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя
Девятый день второй десятины третьего лиственя.
— Вино, ваш-мл-сть! — гаркнули над ухом, и мордастая подавальщица грохнула на стол очередной полуведерный кувшин с омерзительно пахнущим и безумно кислым пойлом.
Брат Ансельм заставил себя пьяно икнуть и толкнул кружку к краю стола. Дабы одной из лучших прелестниц мэтра Бишера было удобнее ее наполнять.
Ага, не тут-то было: выпустив из рук горлышко кувшина, подавальщица вдруг развернулась на месте и залепила увесистую затрещину плешивому мужичку, сидевшему за соседним столом и посмевшему бесплатно дотронуться до ее задницы.
— Сильна… — полюбовавшись на бессознательное тело, улетевшее в проход, восхищенно выдохнул брат Рон. Потом достал из кошеля несколько копий и со всего размаха припечатал их к столу: — Эй, Агнешка! А поворотись-ка сюды!!!
Казалось, что расслышать звук удара монет о столешницу в том гомоне, который подняли собутыльники плешивого, было невозможно. Однако не прошло и мгновения, как «прелестница» оказалась стоящей лицом к иерарху! И не просто стоящей — на ее лице играла ослепительная улыбка, глаза масляно блестели, а правая рука как бы невзначай оглаживала могучую грудь. Видимо, демонстрируя ее размеры и вес…
— Хо-о-ороша-а-а!!! — плотоядно оглядев формы подавальщицы, простонал брат Рон. Затем почесал висок, прикрытый буклями парика, и ткнул пальцем в обе кружки: — Вина-то налей! А то глотки пересохли…
Девка томно облизнула губищи, сгребла со стола монеты, игриво прогнулась в пояснице и начала по одной ронять их в вырез сарафана. А когда они закончились, «неловко» поправила выбеленную ткань. Так, чтобы оба состоятельных гостя могли полюбоваться огромными темно-коричневыми ареолами и призывно торчащими сосками…
