Юрий Самусь - Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
– В Юн-граде, где ж еще? – пробормотал Зар.
– Вот и ладненько. А теперича возрадуйся! Ты оставил свою женушку бесплодной, аки пустыня, однак через девять месяцев ты ее не признаешь, уж доверься моему слову.
– Не может быть! – радостно воскликнул Зар. – И кто ж у меня народится?
– А это ты уж сам выбирай.
– Даже так?!
– Ну не совсем так, как ты мыслишь. Коль желаешь сына, то у князя вашего дочь будет и наоборот.
– Во те раз, – опешил Зар, – а связь тут какая?
– А ты сам поразмысли, пораскинь мозгами. Все требует равновесия, али не ведаешь того? Коль сыновей вам дарить будем, то вы, пакостники, воевать-то никогда не перестанете. Вот и поддерживаем, как можем, равновеличие.
Зар задумчиво почесал затылок.
«Эх, кого ж выбрать-то? Дщерь? Дщерь… А на кой хрен сдалась мне дщерь?! Наследника хочу, что б семя продолжалось во веки веков! – но Зар тут же понурил плечи. – А коль князю скажу, что дочь у него будет, он ведь сына моего враз сиротой оставит. Что же делать, что делать-то?»
Вид у Зара был несчастный. Ярило, похмыляясь, стоял и ждал ответа. Не торопил, окаянный, вводя во искушение.
«А если сбежать? Прям отседова и сбежать? Забрать Лисаву и к уличам, а то, вообще, на Русь уйти… Нет, не даст Род уйти, до Юн-города не доберусь – перехватят. И тогда уж верно без головы останусь».
– Ладно, – вздохнул Ярило. – Не майся, сделаю-ка я тебя немым до времени, чтобы ты от расспросов уберегся, – и с этими словами он начал растворяться в воздухе.
– Не надо! – заорал Зар. – Так ведь еще хуже буд-д-ды-ы-ы…
К тому времени народ уж начал нервничать. Князь прохаживался от столба к столбу, непрестанно косясь на кусты, за которыми скрылся Зар. Ирдус все порывался сбегать разузнать, но не пущали, гнева Перунова убоясь, мечники тихонечко поругивались словами, от которых у молодиц по обычаю щеки краснелись, а волхва заезжего все не было. И когда уже терпение у всех вот-вот готово было лопнуть, аконо[13] перетянутая тетива, из кустов выглянула зарова физиономия. Но какая физиономия! Страшная, бледная, с глазищами, что колеса от телеги. Народ сперва назад подался, приняв его за упыря али утопленника. Только князь с места не тронулся, застыл, окаменев, лишь головой подергивая как-то странно, чего вроде за ним ранее не замечалось.
Зар медленно, спотыкаясь на каждом шагу, приблизился к нему.
– Ты ча-чаво это? – выдавил князь, – Приклю-ключилось что?
– Ы-ы-ы, – растолковал Зар. – Ы-ы.
– А-га, – кивнул князь, вытирая испарину со лба, – вот и ладненько.
А затем погромче выкрикнул, не оборачиваясь:
– Эй, заплечных дел мастера ко мне! Работенка подвалила.
– Ы-ы-ы-ы! – заверещал Зар. – Ы-ы-ы!
– Чего орешь-то? – хмыкнул Род Святыч. – Я ж не голову тебе рубить собрался, только язык оттяпаем. Все едино он тебе не нужен, коль ты онемел.
– Ы, – жалобно простонал Зар.
– Значица, не хочешь говорить, – недобро усмехнулся князь. – Что ж, твое дело.
– Ы-ы-ы, – закивал Зар.
– Ответствовать желаешь? Ну говори тогда.
Зар приложил обе ладони к груди, а потом, описав полукруг, снова прижал их туловищу, только чуть пониже.
– Дщерь! – заорал князь, хватаясь за голову. – О горе мне!
Он развернулся и опрометью бросился к своему коню.
«Пронесло, – облегченно подумал Зар. – Таки есть бог на небе, есть!»
До дому вернулся Зар чуть живой. В стольный град он решил не заворачивать, от греха подальше, пристроился за купцами галицкими да так и добрел до Юн-города.
– Ну? – встретила его у порога Лисава, уперев руки в бока. – Чего выходил, голь перекатная, чем князюшка тебя одарил?
Зар понурил плечи да поплелся в овин подбирать оглоблю покрепче. Отбиваться, стало быть. Лисава с опаской провела его взглядом, но с места не стронулась. Знала, что у муженька кишка тонка, что б ее, да оглоблей. Попугает малость и на этом угомонится. Так и вышло, но не совсем так. Зар вышел из овина с вооружением, однако не в злом духе. Наоборот из глаз его да из носа жижа текла в три ручья.
– Ы, – промычал он, тыкая пальцем себе в брюхо. – Ы-ы.
– Чаво? – опешила Лисава. – Что ты там бормочешь-то?
– Ы-ы-ы.
– Язык, что ли проглотил?
– Ы-ы, – покачал головой Зар.
– Так чего мычишь-то, петух общи…
У Лисавы внезапно глаза округлились, а ладошка сама собой зажала рот.
– Миленький, – наконец справившись с испугом, завыла она, пускаючи слезу обильную, – кто ж тебя языка-то лишил? Как же мы теперича миловаться будем? Га?
Зар беззвучно вздохнул, распахнул свое поддувало, да вывалил на свет божий язычище блеклый да пупырчатый.
У Лисавы в тот же миг высохли слезы, она крутанулась на пятке да рванулась в дом, за ухватом. Зар покрепче сжал в руках оглоблю, гордо поднял голову и задом попятился обратно в овин.
«Как же ей, дуре, объяснить-то, что счастие нам привалило, – с тугой[14] смертной подумал он. – Не успею ведь. Ранее она меня так отделает, что не до любодеяний будет. Да что до любодеяний – стоя спать доведется из-за невозможности принятия лежачего положения. Думай, голова, думай, чтобы зад битым не был».
И тут его осенило. Он даже подпрыгнул на месте от радости, отбросил в сторону оглоблю да принялся разоблачаться в спешке неимоверной. Так, в чем мать родила и застала его Лисава.
– Батюшки! – такоже отбрасывая ухват в сторону, всплеснула она руками. – Исхудал-то как, горемычный.
Зар ухмыльнулся одними губами: «Кака ж баба супротив мужика в натуральном виде устоит?»
Серега поставил вопросительный знак и откинулся на спинку стула, протяжно выдохнув воздух из легких. Голова гудела, словно высоковольтная линия во время дождя, страшно хотелось пить, и Бубенцов вяло сказал:
– Морсу бы… Клюквенного.
Тут же из воздуха материализовалась Баба-яга с подносом в руках, на котором стоял прозрачный стакан, покрытый заиндевелыми узорами.
– Устал, касатик, – запричитала Ягишна. – Вот тебе клюковки холодненькой, попей, родимый, попей, хороший.
Сергей ухватился за стакан, опрокинул его себе в рот, разом проглотив.
