Юрий Самусь - Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
И все-таки что-то его беспокоило, что-то не давало ему включиться в работу…
Серега вздохнул, распахнул огромное от потолка до пола окно и, перешагнув низкий подоконник оказался на берегу прогретого ласковым летним солнцем лесного озера. Было оно когда-то любимым местом для волопаевских рыболовов, но давненько заказали им сюда дорогу.
Бубенцов смотрел на ровную водную гладь, на белые цветы кувшинок, покрытых прозрачными каплями не-то росы, не-то сока. В самой гуще округлых листьев ворохнулась невидимая рыбина. Круги разбежались по воде и вновь она застыла зеркальной поверхностью.
«Черт его знает, хорошо это или плохо, что сюда никого не пускают? – лениво размышлял Серега. – Народу, конечно, обидно, но с другой стороны, сетей партийные боссы не ставят и электричеством рыбу не бьют. Эх, посидеть бы сейчас с удочкой самому, да нельзя. Пора уж богам отплачивать трудами за их заботу».
Серега с тоской посмотрел на легкие лодки, приткнувшиеся к аккуратному причалу, вернулся в комнату, покосился на компьютер и… решительно нажал кнопку на пульте телевизора.
Звук, как всегда в Волопаевске, прорезался раньше, чем изображение:
– Главное, товарищи, начать, – прозвучало уверенно из динамика, – а там процесс пойдет!
Серега сморщился, но выключить телевизор не успел. Выплыла на экран незнакомая физиономия в бороде и седых кудрях. Камера отъехала, и раскрасневшаяся телеведущая азартно выдохнула:
– Перед вами выступал Борис Александрович Мокрых. Уверена, что советы известнейшего экстрасенса и сексопатолога помогут всем страдающим импотенцией.
Солидный Мокрых важно покивал, и Серега вдруг расхохотался.
– Вот тебе и генеральная линия, товарищ Бубенцов, – объявил он, выключая телевизор. – И у политиков, и у сексопатологов главное – начать. Что ж, не будем от них отставать!
И Сергей решительно принялся нажимать клавиши клавиатуры, набирая заголовок главы:
Явление первое.
Немного подумал и решил начать с наброска. «Мясом» и потом можно обшить. А пока рассказ Ярилы в памяти свеж, надо все записать.
Но прежде чем приступить к работе, Бубенцов еще надумал добавить подзаголовок для большей солидности произведения, и уже более уверенно отпечатал:
Праздник.
– О-хо-хо, – вздохнул Зар, – отчего Свароже на нас прогневался? Какую провину пред ним имеем?.. Чего молчишь, старая? Ответила б, что ли?
Лисава замерла с поднятой ложкой, едва не поперхнувшись, сердито посмотрела на мужа.
– А чего те отвечать, кочету ощипанному? К Сварогу речь держишь, у него и выпытывай. Нашел ведунью…
– Ишь распалилась, – покачал головой Зар. – Жить-то как дальше? Вон люди что ни день, то на нас перстами указывают, посмехаются. Еще год-другой и совсем от тебя, как от бабы, никакого проку не будет. А коль детей не поимеем, меня сразу с капища и попрут. На что жить-то будем? Я ж ничего не умею, окромя как с богами беседы вести.
– Ну а чаво ты ко мне докопался? – грохнула кулаком по столу Лисава, и Зар понял, что перегнул палку.
Но отступиться он не мог, такой уж был у него характер въедливый. Коль начал о чем говорить, то хоть кол на голове обламывай, не остановится, пока до конца не выскажет. Вот и на этот раз договорился…
– Аки[3], чаво? – приподнял брови Зар. – А кто ж тому виноват, что ребятенка у нас нет? Может, я?
– Так ты меня винишь?! – взвилась Лисава. – Ах ты кобель блохастый! Кто ж, как не ты всю жизнь по молодицам шастал? Думаешь я того не ведаю? Вот тебя Макошь або Лада[4] и наказали. А вместе с тобою и меня, будь ты трижды неладен!
И, облизав ложку, Лисава со всего маху заехала ею по лбу своему муженьку. Зар от неожиданности так и кувыркнулся с лавки прямо на пол, аж стены задрожали. Лисава откинула в сторону переломившуюся пополам ложку да метнулась к печи за ухватом. Добивать, стало быть. Но Зар уже догадался, чем дело может обернуться, подхватился на ноги и рванул к сеням, истошным голосом вопя:
– Люди добрые, помогите! Убивают!
Так он и вывалился во двор, и замер с открытым ртом и криком, застрявшим где-то в селезенке.
Двор был полон люда. Впереди стоял воевода Лют Добрынич, чуть поодаль Ирдус – младший волхв княжьего капища, а уж за ним – дружина князева да народ любопытствующий из соседних изб. Тут и Лисава выперлась с ухватом, остолбенела на миг да и задом-задом попятилась обратно в сени.
– Собирайся, – сказал Ирдус, меряя взором Зара с головы до пят. – В Иерусс-град пойдешь, кудесник требуется.
– Но я… я… – проблеял Зар.
– Заика, что ли? – громыхнул Лют Добрынич раскатистым басом.
– Нет.
– Ну тогда делай, что велено. Княже не любит ждать долго.
– Да что стряслось-то? – испуганно пролепетал Зар.
– Довлат приболел, вот тебя и призвали, бо ближе иных живешь. Триглавын[5] день скоро, аль запамятовал?
– Ну, разве можно ж…
– Тогда поспешай. Дожидаться долго не будем.
– Ну а дружина зачем тогда?
– А коль заартачишься…
У Зара по спине от слов этих последних мороз прошел. А если не на капище призывают, а замыслили что супротив него? Хотя что замыслить-то могут? Невелика птица, чтоб дружину на него посылать. Значица, для охраны. Значица, таки нужен он для князевой молитвы.
И тогда Зар воспрял духом: «Вдруг Роду Святычу приглянусь, и оставит он при себе. Это тебе не Юн-город. Это, брат, сто-ли-ца»!
– Да чего застыл, как истукан, – громыхнул из сеней голос Лисавы. – Марш портки в дорогу собирать, – и чуть потише добавила, – Ай да я, ай да умница! Как душой чуяла, сухарей заранее припасла.
В стольном граде Иеруссе было шумно. Народ готовился к празднику: выбивали днища у бочонков с медом хмельным, резали птицу всякую, солили рыбу только пойманную из Истра-реки да мало ли что еще делали. Праздник есть праздник. Когда еще повеселишься, брюхо набьешь до икоты, напляшешься под веселую музыку?
Один Зар ходил по княжьему терему угрюмый и задумчивый.
«Вот дурило-то, – размышлял он. – А еще радовался, сюда идучи. Чего, спрашивается, радовался? Премудрый Довлат, небось, прикинулся больным. Знает, шельма, чего князь на капище услышать хочет. Жена то у него, вишь, на восьмом месяце, а наследника у Рода Святыча все нет. Трех дочерей бог дал, да что дочери князю, разве породниться с кем повыгодней, а больше никакого проку. Дважды до этого Довлат ему сына предсказывал, теперь видать понимает, чем гадания эти завершиться могут. Сидалище-то у него не железное, шея не каменная».
