Николай Басов - Игра магий
3
Ворота захлопнулись прямо перед носом Нашки тяжело и грузно. Даже зазвенело что-то, хотя ворота были деревянные и звенеть в них вроде нечему. Засов тоже задвинулся резко, будто кто обругал ее. Она даже поежилась от этого звука и от окончательности своего унижения.
А ведь все так славно начиналось… Вчера, очухавшись в кабаке у Сапога, она разнюнилась, зато потом сходила, искупалась и отлично выспалась. А сегодня поутру подобрала свои булавы для жонглирования и, поигрывая ими, отправилась в гладиаторскую школу получить какую-нибудь работенку. Но дальше пошло не так уж и хорошо, вернее, вовсе не пошло.
Пришла, посмотрела, как на маленькой арене в грязноватом песке возились с тяжелыми деревянными мечами двое каких-то совсем еще молоденьких дурачков, которые и не умели ничего, попросила встречи с ланистой. К ней вышел не сам Модро, а один из его прислужников и стал грубо спрашивать, мол, чего притащилась. Она объяснила, что жрать нечего, вот и придумала она — а не возьмут ли ее сюда тренером. Она будет ребят наставлять, а он… Ну и про деньги хотелось бы поговорить, если сладится дело.
Тогда прислужник этот, какой-то скользкий и противный, наверное из этих, из тех, кого местные рубаки используют не по прямому мужскому назначению, если имеют к тому охоту, снова куда-то убежал. А ей принесли, чтобы она не слишком глаза мозолила без дела, хлеба с коровьим маслом, хотя она бы предпочла оливковое, чуть сбитое и с мелко растертым чесночком, и немного сильно разбавленного вина. Еще принесли сушеных груш, нарезанных ломтиками, что остались от зимы, но они, как многое тут, в Крюве, заметно припахивали плесенью, и она их трогать не стала.
Модро так и не появился, но отчего-то Нашка была уверена, что он поглядывает на нее из какого-нибудь малозаметного окошка, оценивая ситуацию. В том, что такие окошки у ланисты есть, она не сомневалась, ведь невозможно было, чтобы у главного во всей гладиаторской казарме не было возможности отслеживать малую арену, где почти всегда тренировался кто-нибудь из молодняка. Конечно, это была совсем не престижная для местных арена, все те, кто считался уже уважаемыми и долгоживущими, заслуженными бойцами, тренировались в гимнасиуме, на большом поле, как это тут называлось, хотя полем та, другая посыпанная песком площадка могла выглядеть только в представлении тех, кто вообще больших арен не видел. Но все же она была, и даже, как сказывали, за ней ухаживали, не то что за этой — малой, где пыли и грязи было больше, чем песка, которая и утоптана была местами до состояния мостовой, и пота на ней было пролито столько, что от нее ощутимо пахло, будто бы от давно не стиранного тряпья бродяги.
А этот прислужник вновь откуда-то незаметно появился и стал спрашивать, чему она может научить местных живо-мертвых? Нашку это прозвание покоробило слегка, она от него отвыкла, но все же следовало быть менее разборчивой, и поэтому вида она не подала. Хотя вспомнила, как и ее назвали пару раз — живо-мертвой… Прозвание это установилось в Империи по отношению ко всем, кто зарабатывал себе на хлеб с риском для жизни, потому что считалось, что все подобные люди: гладиаторы, канатоходцы, ныряльщики за жемчугом на море, а то и сплавщики леса по верхним, горным рекам, — все они уже в силу своего основного занятия как бы мертвы, уже прожили свои жизни. И если еще ступают по земле, разговаривают и даже хотят временами есть, то это ровным счетом ничего не значит.
Тогда-то она подхватила свои булавы и стала показывать, что умение держать равновесие, правильно работать ногами, корпусом, руками и — главное — думать головой очень будет способствовать развитию навыка обращения с мечами, с короткими восточными алебардами, которые в этой школе были в большом ходу, с боевыми дубинками и многими прочими видами оружия. И что умение бросать ножи, или дротики, или даже сурикены без этого вот автоматического поддержания равновесия — просто невозможно.
Ну этот женоподобный покрутился, посмотрел задумчиво на кажущийся едва ли не сплошным стожок летающих булав — после чего в наличии потаенного окошка Нашка уверилась окончательно — и снова куда-то умотал. Зато вернулся он уже не один.
Сначала на малую аренку выкатили почти все живо-мертвые, гладиаторы, которых ланиста Модро тренировал у себя, и было их почти два десятка. Некоторых Нашка знала в лицо. Их временами отпускали из казармы развеяться в город, такое случалось, или когда Модро получал выгодный заказ на представление и в кошелях заслуженных ребят заводились деньги, или когда он запивал на пару недель и становился слабохарактерным. Эти вот самые ребята не раз и не два вместе с Нашкой отлично надирались местного самогона. И даже клялись ей в уважении и дружбе, хотя она-то отлично знала, что по-настоящему ей симпатизируют только Федр и Хаттах — два довольно грубых типа, но с чем-то подлинно живым внутри, вроде души… По крайней мере, с ними было понятно, что друг — это друг, а вот если они станут врагами, тогда… М-да, тогда даже Нашке, пожалуй, придется не очень-то легко одной против этих двоих. Но такого быть не могло, они немало выпили вместе и даже разговаривали о жизни, о судьбине живо-мертвых, о благородных нобилях и хозяйчиках, которые их жизнь уже как бы купили для представлений…
В общем, это были неплохие ребята. А вот за ними уже важно вкатились еще двое — сам Модро и какой-то из нобилей или из богатеньких, в почти торжественных тогах, в отличных мягких калигах, с жирными от недавнего угощения губами и сальными же глазками… У ланисты на поясе поверх простой, сероватой хламиды из оружия был только меч, чуть побольше гладиуса, без него, как сказывали, он даже спать не ложился, а если приходил в баню, то и тогда с ним не расставался.
— Покажи, что можешь, — приказал ланиста, — еще раз.
Нашка подхватила свои булавы и легко так, почти в полный мах, как на серьезном представлении, подвесила их в воздухе, все девять, перебирая их строго отмеренными по силе бросками к солнцу, работая так, что у нее даже кости во всех суставах скрипели, от лодыжек и колен и до шеи. Она лишь надеялась, что этот скрип не очень-то слышен тем зрителям, которые ей на этот раз достались. А еще она довольно отчетливо принялась ругать себя, потому что до такой степени запустить тело, не тренироваться и почти забыть это состояние сосредоточенного единения с бешено мелькающими булавами — это было в ее положении, конечно, недопустимо.
Но заметной ошибки она все же не совершила, не уронила ни одну из булав, пока те не стали грузно шлепаться на грязный песок, когда она повернулась к зрителям и вытерла пустыми уже руками пот с лица. Вышло так, что, когда она сделала полтора шажка в сторону, даже булавы хлопнулись одна на другую ровной кучкой — настолько точно она, оказывается, сработала. В прежней-то компании бродячих развлекателей это считалось весьма неплохим результатом, в этом был жонглерский шик, показатель выучки и едва ли не подлинного мастерства. Но на гладиаторов это не произвело впечатления.
