Владимир Васильев - Рубины хозяина Ко
— Споем, что ли? — предложил леший. — Люблю я ваши людские песни петь.
— Непременно споем! Вот эт-ту: «Ой, на горе ветер свищет!»
Леший подхватил зычным дивным голосом. На славу спели. Потом и «Походную» затянули, и «Чудный месяц», «Веселого зайца» (эту леший с особой радостью пел, даже кружкой по бадье ритм отстукивал) и «Реченьку».
Спели, выпили, отдышались.
— А нашу венедскую-слободскую знаешь?
Леший закивал:
— Ну а как же!
И завели с самого начала:
Мы не жнем хлеба, не сеем,
Нам страда — не страда,
Для земли родной для всей
Мы заслон — слобода…
Малых детушек вскормили,
Отымая от груди,
Кто с ухваткою и в силе —
В слободу приходи!
Тут и услыхали их Тарус и близнецы, сбившиеся с ног, разыскивая пропавшего Богуслава. А над лесом гремело:
Печенеги да хазары
Серым волком снуют,
А татары, что ли, даром
У дорог стерегут?
И стоим, покуда живы,
Сколько надо стоять,
Чтоб на легкую поживу
Не загадывал тать!
— Наша песня, венедская, — прошептал Вавила чародею. — Слободяне ее поют.
Тарус прислушался к далеким голосам и покачал головой: ишь, выводят!
Выводили в два голоса:
Вражьи головы сымали
Да с плечей-сволочей,
Да в загривок натолкали
Из печей калачей.
Позабудет тать дорогу,
Знать, не мил белый свет.
Коль споткнулся у порога,
Значит, в дом хода нет!
Не захочешь, а и будешь сердит:
Наша степь не нашей сбруей звенит.
Собиралася намедни орда,
Разобралася с ордой слобода!
И Боромир с товарищами-побратимами удивленно вслушивались в пение, не особо, вроде, и громкое, однако слышимое по всему лесу. Стемнело; круглый лик луны, желтый, как масло, взирал свысока на землю. Беспокойно вертели головами песиголовцы, ставшие на ночь юго-восточнее; повскакивали на севере даты, хватаясь за оружие и внимая непонятным словам.
Ужо, молодушки-лебедушки,
Не след вам серчать,
Добра молодца зазнобушке
Не век привечать,
Уж такая наша доля,
Что сам черт нам не брат:
Добрый конь, широко поле,
Да каленый булат!
Обнимает нас кольчуга —
Нам до смерти жена,
Нету лучшего досуга,
Как с седлом стремена,
Али мало ковылями
Басурмана полегло,
Али мало крови нашей
По степям протекло?
— Хорошо ведь поют, обормоты! — в сердцах сплюнул Тарус. — С кем же это Богуслав наш пьянствует? Не с лешим же?
Гуляки тем временем закончили:
Впереди того немало,
Что навеки и брань,
Слободу не прогадала
Наша Тьмутаракань![1]
Такую бравую песню стоило как следует запить.
— Уф! Молодцы мы, правда, лесовик? Где б я еще ночью вот так спел?
— Да уж! — подтвердил леший, вздыхая на луну и отхлебывая пиво.
— И питье у тебя доброе! И грибочки вкуснятина! Одним словом, спасибо, хозяин! Вовек не забуду нашей встречи.
Леший опять вздохнул:
— Пойдешь уже? — он вроде бы даже слегка протрезвел. — Пора, что ли? У вас, людей, всегда дел по горло…
Помолчали. Богуслав вспомнил о спутниках, потому и заспешил.
— Ну, да ладно. Спасибо за компанию! Славно попели.
Леший с чувством потрепал венеда по плечу:
— Зовут-то тебя как, человече?
— Богуславом…
Вздохнул.
— Прощай, Богуслав. Может, когда и свидимся…
— Прощай, хозяин!
Обнялись на прощание. Богуслав только и успел, что ступить — исчезла поляна, и избенка, и леший. Лес словно закружился в величавом хороводе; р-раз — и оказался венед среди своих, рядом с Боромиром и Омутом. Из чащи показались Тарус, Вавила, и Чеслав. Все недоуменно оглядывались: леший их тоже завернул невесть откуда.
— Ну и ну! Богуслав, ты ли это? Вот это спели, на весь лес! — всплеснул руками Боромир.
— Глядите, глядите — бадья! С пивом небось! — разглядел Дементий и слегка пнул ее. — Полная!
«Безобразие да и только», — покачал головой Тарус. Лишь он да Вишена видели, как коротко вспыхнули волшебные изумруды, вспыхнули и медленно погасли.
Богуслав доказывал спутникам, что леший — славный парень, у чародея безудержно разболелась голова, а Славута, заткнув секиру за пояс, глубокомысленно заметил:
— Стало быть, ужинаем сегодня с пивом…
Наутро голова у Богуслава гудела, словно там поселились шмели. Тарус мрачно поднес ему чашу на опохмел.
— На, испей, обормот.
Венед жадно выпил. Чародей обернулся к Бограду, лениво жующему травинку:
— Погляди на своего братца, ватаг! А ведь велено было — всего-то! — чужаков пугнуть. Ан нет, весь лес на уши поставили! И с кем, с кем — с нечистью! С лешим!
Богуслав, виновато глядя в землю молвил:
— Я думал, это кто из вас переоделся… Куда ж мне деваться-то было? Струхнул малость… Да и он-то, леший, получше многих людей будет, я вам скажу. Хоть и нечисть.
— Полно, не оправдывайся. Не за то отчитываю, что пили, а за то, что орали на всю округу.
Взлохмаченный с ночи Богуслав только вздохнул. Не объяснять же, что пиво больно доброе, да душа требовала попеть?
Моря достигли спустя одиннадцать дней. Шли все время чуть не бегом, лиственные леса и болота Полесья остались далеко на юге. Здесь царили степенные сосновые боры. Казалось, что медные, пышущие здоровьем древесные стволы тихонько звенят, наполняя воздух тончайшими хрустальными нитями.
Богуслав эти дни помалкивал: тише воды, ниже травы. Раз только сказал чародею:
— Жаль, что сразу не догадался лешего попросить, чтоб датов по кругу поводил, а нас прямехонько к ним направил. Где ж его теперь искать?
Тарус возразил:
— Оставь, друже. От нечисти помощь примешь — вовек не расплатишься. Сами уж как-нибудь…
Боле об этом речи никто не заводил. Да и не поговоришь особо: днями шли, за дыханием уследить бы, не запыхаться, какие там разговоры! А ночами спали без просыпу. Дважды во мраке отбивались от вовкулаков; Яр в гневе изрубил на кусочки глупого упыря-подростка. Черный меч повиновался хозяину беспрекословно, чувствовалась и в нем немалая сила.
А после в воздухе стала угадываться непривычная солоноватая свежесть. Над лесом часто пролетали белые птицы с перепонками на лапах. Чайки, вестники моря. Скоро и лес поредел, островками топились невысокие стройные сосенки на песчаных дюнах.
