Мария Теплинская - Дядька
— Ясю, — легонько тронула она его за плечо, улучив минуту, когда Митрась отошел. — Ты Даню Вяля знаешь?
— Вяля, Вяля, — задумался он. — Это кто ж такой? Не припомню…
— Ну как же! — расстроилась Леська. — Данила Вяль, хлопец один из Ольшан, появился у нас недавно.
— А, так ты про того ольшанича? — догадался Ясь. — Так бы сразу и говорила, а то я голову ломаю! Знаю его, конечно, видел разок-другой. Тебе-то он зачем понадобился?
— Да так, — уклончиво ответила она. И тут же поспешила добавить:
— Он вчера у Владки на свадьбе был.
Янка в ответ чуть нахмурился, вспомнив, что это, наверно, и есть тот самый «панич из Ольшан», о котором не давеча говорил дядька Рыгор.
А Леська все пыталась понять, чем же вызвано это его минутное недовольство. Может быть, он, как и Савка, осуждает ее за нескромность? А быть может, просто вдруг почувствовал себя одиноким, покинутым, почти преданным? Так ведь было и с ней, когда Ясь увлекся Кулиной. (Почему всегда и везде эта Кулина? Давно пора из головы ее выбросить!).
И, словно желая избавиться от неприятных мыслей, перевела она беседу на прежнее:
— Так, стало быть, не может бабка Марыля тебе помочь?
Он покачал головой.
— И могла бы — да не станет. Боязлива она, бабка-то Марыля, страшно ей против недоли черной выступать. Вот бабка Алена — та могла бы отважиться.
— Дядь Вань! — окликнул Митрась. — Расскажи про бабку Алену!
— Да я уж сколько раз тебе про нее рассказывал, — удивился дядька.
— Ну, еще расскажи! Давно ты про нее не говорил…
Знает Митрась, что дядька его опоздал родиться: лет тридцать или даже двадцать тому назад в единый миг был бы он исцелен от тяжкого недуга. Бабка Алена тогда еще в полной силе была. На весь повет не было лучшей ведуньи-травницы; любую хворь могла исцелить, от любой беды избавить. А и не сумеет — так скажет, по крайности, отчего та беда приключилась. До самого Брест-Литовска шла слава о ней, вся округа в пояс ей кланялась. Люди сказывали, даже пани одна приезжала.
— Я сам ее не видел, совсем младенец был, — признался Горюнец. — Мне дядька Рыгор о ней рассказывал. Красивая такая пани, белокурая, вся в кружевах да в белой дымке, подолом землю метет. А уж как на крыльцо поднималась, подобрала высоко подол свой, дабы не замарать о ступени грязные — а ножка-то… Бог ты мой! Маленькая, беленькая такая, в башмачке атласном, ленточкой розовой перевязана… Уж сколько годов миновало, а мужики наши все забыть не могут!
— Да ты, дядь Вань, не про ножки, а про бабку Алену рассказывай! — перебил Митрась.
— Ладно, — усмехнулся дядька. — Так вот. Не надо было долго голову ломать, чтобы зразуметь, зачем та пани приехала: все очи у ней были заплаканы, да все она кружевной хусткой их отирала. По всему видать, с паном-то у нее разладилось, с кавалером, в смысле.
И что вы думаете? Взяла ее наша бабка за белу ручку, поглядела в ясны оченьки, а потом взяла уголек — да не уголек, а целый уголь, едва ли не с мой кулак — пошептала над ним, да ей и дала.
— Возьми, говорит, красавица, уголек, а в самую пятницу, как полночь минет, прочти молитву да весь тот уголь натощак всухомятку и съешь!
А барыня слушает да слезами умывается, а сама на каждое слово головой кивает: все, мол, сделаю, как ты велишь! Крепко, видать, присушило ту барыню…
— И что же было? — нетерпеливо спросила Леська? — Так и съела она тот уголь?
— А вот слушайте дальше. Денька через три наезжает она опять — веселая, розовая, что яблонька весной! Раскинула руки, да так бабке на шею и бросилась, словно и не пани она вовсе, а простая наша девчина. Обнимает, целует, кошелек тяжелый сует.
— Бери, говорит, родная! Ты сердце мне исцелила, покой воротила!
— Нешто и впрямь тот пан к ней вернулся? — изумилась Леська. — Вот хорошо, теперь и я знаю, что делать, коли меня каханый когда покинет!
— Ну, не совсем так дело было, — улыбнулся Янка. — А вот что пани та рассказала. В пятницу, едва полночь ударила, достала она тот уголь и давай молитву щебетать на своей латыни — католичка ведь, они все только на латыни и молятся. Так вот, молится наша пани, а сама все на уголь поглядывает да примеряется: как же она его, здоровый такой, есть-то будет — не пряник, чай. Ну, да и каханого ведь жаль, вернуть-то хочется! Дочитала молитву свою, перекрестилась, откусила от того угля — а он в глотку-то не идет, обратно лезет! Хоть бы водицей запить — так тоже нельзя, бабка Алена особо про то помянула. Ну, проглотила-таки с грехом пополам, заново кусает — и опять он ей в горло нейдет! Однако и тут худо-бедно справилась. А уж на третий раз, как застрял у ней тот уголь комом во рту — плюнула наша пани, да и говорит:
— А поди ты прочь, изменщик бессовестный! Мало того, что душу всю мою вымотал, так я еще за тебя, за неверного, этакие муки терпеть должна?
И тут же словно камень с души у нее свалился, тут же к ней и сон, и покой вернулись, а про пана того неверного и думать забыла!
— Не любила его, выходит, — задумчиво вздохнула Леська.
— Выходит, что не любила, — ответил Ясь. — Только голову себе туманила попусту, а с этого тоже ничего хорошего не бывает. А уголь-то бабкин и помог ей туман тот развеять.
— Ну, хорошо, хоть навозом ее кормить ваша бабка не додумалась! — захохотал Митрась.
— А что? — подхватил дядька. — С нее и это бы сталось, коли уголь бы не помог! С углей, мол, проку мало, так милости просим, любезная пани, навоз кушать! Глядишь, ума бы и прибавилось. Так что, Лесю, — закончил он, — ни один каханый того не стоит, чтобы этакие муки за него принимать.
— Ну а коли стоит? — спросила она тихо.
— А за того, кто стоит, и угли тебе жевать не придется, — серьезно ответил друг. — Он и сам тебя вовек не покинет. И не надо, Лесю, долю чужую к себе тянуть, не то своей тебе потом не дадут. Дядьку Рыгора хотя бы вспомни: тоже ведь чужое взял по молодости.
— Не взял, а всучили, — мрачно поправила Леська.
— Всучили! — бросил Горюнец. — Да кабы он тогда хоть слово против сказал — уже бы не всучили! В том-то вся и беда, что и сам он не разумел тогда ничего. Ему-то, молодому, и разницы особой не было: что Авгинья, что Маланья! Ну, тебя-то, я знаю, старики неволить не станут, да только сама, гляди, не обманись. Я и сам, был грех, едва не обманулся.
— А как мне, Ясю, долю свою узнать? — спросила она.
— Узнаешь, — ответил он. — Ты вот вспомни, как ждала меня летом у дороги. И скажи, часто ли было, что ты любого встречного за меня принимала?
Она молча кивнула в ответ. Да и как не кивнуть, если и в самом деле готова она была принять за милого Яся любого встречного хлопца, светлого волосом, широкого в плечах и тонкого станом…
