Стивен Браст - Иорич
— Давайте предположим, — сказал я, — что существует крупная преступная организация.
Я сделал паузу; он наблюдал за мной, слушал и не двигался.
— И предположим, — добавил я, — что у них появилась блестящая мысль изменить закон таким образом, чтобы они смогли заработать кучу денег, и что они работают совместо с другими весьма могущественными персоналиями.
— Насколько могущественными?
— Настолько, насколько возможно, когда вы в нижней части Цикла.
— Продолжайте.
— И предположим, что изменение закона требует давления на императрицу, а это следствие, весьма возможно, от такого давления ее избавит.
— Я весь внимание.
— Что могла бы такая гипотетическая организация предпринять, чтобы остановить следствие или создать ему заметные помехи?
Адвокат молчал пару минут; я почти слышал, как бурлит у него под черепом. Потом он произнес:
— Не вижу никаких вариантов.
— Хм. А если они убьют Десаниек?
— Они смогут?
— Возможно.
— Все равно не сработает. Империя найдет другую персону не хуже, позаботится, чтобы подобное не повторялось, а также из-под земли достанет того, кто это сделал.
— Полагаю, что так. В любом случае, приношу свои извинения: я понимаю, что это вне вашей обычной компетенции.
Перисил пожал плечами, а на губах у него промелькнула тень улыбки.
— Можно сказать, что это неплохой перерыв в бесконечных правилах представления доказательств и формулировок аргументов.
— А разве вам не нравится ваша работа?
— Нравится, и даже очень. Но иногда она становится нудной. Само ваше дело для меня из ряда вон выходящее, и я это весьма ценю.
— Рад, что оказал вам услугу, — кивнул я. — Не могу и вообразить себя на вашем месте.
— А я себя… в смысле… неважно.
— А вас интересует, на самом ли деле персона, которую вы защищаете, невиновна или виновна?
— Вину и невиновность определяет закон.
— Вы избегаете вопроса.
— Вам следовало бы родиться иоричем.
— Спасибо, подумаю над этим.
— Дом провозгласил, что всякий, вне зависимости от того, что он совершил или не совершил, имеет право на защиту. Мне этого достаточно.
— Но если он расскажет вам, что он совершил, не значит ли…
— Никто мне подобного не расскажет, потому что мне придется это засвидетельствовать.
— А, да, верно. Но если, скажем, некто подразумевает, или дает намеки на…
— Я все равно предоставлю ему лучшую защиту, какую только смогу, потому что этого требует мой Дом и таково положение законов Империи.
— И вам это нравится?
Он озадаченно на меня посмотрел.
— А вам разве нет?
— Мне? Мне бы понравилось, если бы бедняга действительно был виновен.
Но я же не иорич.
— Это верно.
— Так что же, вам нравится, когда подзащитного выпускают?
— К чему вы клоните?
— Ни к чему. Я просто поддерживаю разговор, пока обдумываю свое дело.
— А. — Он странно на меня взглянул, потом проговорил: — Мне нравится подбирать лучшие аргументы, на какие я только способен, и нравится, когда порой они имеют нечто обшее со справедливостью.
— Справедливость? А что это?
— Вы серьезно?
— Нет, но ответьте, как если бы это было серьезно.
— Не знаю. Я не забираюсь в тайные глубины. Кое-кто углубляется. Но правосудие? Эдикты еще иногда бывают связаны со справедливостью, статуты — почти никогда.
— А с чем они связаны?
— С практичностью. Например, тут, в Адриланке, где консервация мяса развилась в целое производство, выпустили местный статут, декларирующий, что любой крестьянин, не способный за год выплатить долги, может быть изгнан с земли. Знать начала вопить, но ничего реально сделать не смогла.
— Не понимаю, при чем тут консервы.
— Вышвырните крестьян с наделов и получите рабочую силу для консервного завода. Плюс, разумеется, масса выходцев с Востока.
— Ага. И все они, ну, такие же прозрачные?
— Иногда. В области вокруг озера Шаломар — Тирма как раз там, — нашли серебро. Сперва случился наплыв шахтеров, потом — наплыв купцов, торгующих всякой мелочью. И герцог выпустил статут, обложив налогом продажу и покупку горнодобывающего оборудования, до безумия задрал налоги и объявил о конфискации имущества всякого, кто не способен заплатить налоги. Так он и набрал армию. Но не думаю, что вы бы назвали это справедливостью.
— Хм. Нет, пожалуй что нет.
— Случается и похуже. В Корлафе, на севере Пушты, нашли олово, а рабочей силы почти не было. Граф разразился целым потоком статутов, и когда он утихомирился, то получил не только все шахты в собственность, но и самые идиотские законы в округе, в соответствии с которыми несколько тысяч местных жителей были взяты под стражу и приговорены к работе в шахтах.
— Он вправе делать такое?
— Изредка кое-кто из достаточно богатой семьи выдвигает отдельное дело на рассмотрение Империи, и тогда отдельный закон отменяют.
— Я-то думал, что это у джарегов коррупция.
— Закон отображает общество, справедливость отображает идеализацию этого общества.
— Вы кого-то цитируете.
Он кивнул.
— Это Юрстов, император-иорич Пятого Цикла. Он пытался построить систему истинной справедливости. Не преуспел, но сделал немало полезного.
— А вы занимаетесь эдиктами, потому что они не столь плохи?
— Возможно, частично из-за этого тоже, — нахмурился он, — хотя я выразился бы иначе. Как-то у меня был клиент, который сильно кого-то разозлил, и этот кто-то подстроил все так, словно мой клиент совершил преступление. Я его вытащил. Вот это было справедливо.
— А было ли? В смысле, почему на него кто-то так сильно разозлился?
Перисил пожал плечами.
— Не знаю. Я уже сказал, что глубины оставляю другим. А для меня правосудие таково. Положим, бедняк-текла украдет у землевладельца цыпленка, потому что хочет есть. А могущественный и высокородный орка изобретет схему, чтобы обмануть свою команду и прикарманить половину оговоренной платы. Если первого выпустят, надавав по шее, а второго отправят на Звезду — вот это, пожалуй, для меня и будет справедливым.
— И часто так случается?
— Не знаю. С такими делами я не работаю, это обычный закон, а моя сфера — эдикты. Но, полагаю, чаще случается как раз наоборот. К чему все это, лорд Талтош?
— Я просто любопытствую, вот и все. А вы… странная персона.
— Вы никогда не встречали адвокатов?
— Встречал, но только тех, которые интересуются исключительно деньгами.
— А, — проговорил он, — да, конечно же.
Я поднялся.
— Простите. Не буду отвлекать вас от работы.
