Татьяна Мудрая - Меч и его Король
— Я должен видеть.
— Извольте. Сейчас же?
— Да. Но ты поедешь со мной.
— Разумеется. Я отвечаю и за свою правдивость, и за то, как её используют другие.
Мы спустились вниз из солярия библиотеки и сели в седло: его караковая кобыла стояла тут же у коновязи и вовсю ласкалась к моей гнедой.
И двинулись.
— Я не скажу, где они теперь. Что пользуются любым моментом — это да. Вся простая половина дворца об этом знает. Фу, вся эта…грязь, — он говорил чётко, ясно, но почти шёпотом.
Гнедая, не доходя до главных ворот, свернула в сторону — к калитке прямо напротив служб, которой пользовались только незнатные.
— Выдрессирована, — хмыкнул мессер.
Мы спешились.
— Полагаю всё же, что они в Красном Кабинете, как обычно в ваше отсутствие. Легально. Бумаги просматривают. Это ж не по двору рядком и ладком проехаться. Вы ведь им обоим разрешили — кроме наиважнейших, что в стальном шкафу?
Верно. То, что непосредственно касалось одного или другой, я часто оставлял на столе — в открытую.
Я кивнул охранникам, которые ошивались в некотором отдалении от моего рабочего места и пытались приветствовать меня грохотом алебард о пол. Хорошо, подумал я, тамбур звуков не пропускает — ни туда, ни оттуда. Хотел отпереть своим ключом, но Дарвильи вынул нечто громоздкое, с плоской головкой и зубцами, торчащими изо всех сторон.
— Работая, они запираются на внутренний замок, отчасти сопряженный со внешним; вы могли не знать эту деталь. Так что я рискнул заказать одно хитрое устройство.
Он вставил отмычку в скважину и повернул совершенно без звука.
Дверь распахнулась и тотчас пружинисто захлопнулась за нашими спинами.
Я ожидал чего угодно: изысканной двойной композиции на кушетке, фигур, в полуобъятии склоненных над секретными бумагами, что разбросаны по всему письменному столу. Но не этой… мерзости.
Они совсем недалеко отошли от внутренней, полураспахнутой двери. Мужчина стоял с нагло приспущенными штанами, нарядная перевязь шпаги рассекала спину наискосок. Расстёгнутая двуслойная юбка женщины свисала позади, как петуший хвост, одна мускулистая нога обвивала ягодицы мужчины, лицо с полузакрытыми глазами было запрокинуто.
Самец среагировал молниеносно. Оттолкнул женщину, развернулся как был, полуодетый, отточенная реакция гашишина, сказал кто-то в моем мозгу, — выхватил клинок и ударил мне в грудь. Но отчего-то промахнулся. Еще более стремительная чёрная тень перекрыла путь острию, игла тонкой рапиры рассекла лицо Эрмина поперек обоих глаз. Он взвыл и откатился назад, к Зигрид.
…Убить кошку в жениной опочивальне.
Дарвильи не без изящества сполз на пол, уронив свой игрушечный клинок на футляр, и застыл.
— Что на карачках пол вытираешь, дура? За людьми беги. Скажи солдатам за врачом послать.
Кажется, она уже бросила поперёк затихшего любовника его епанчу — покрыть самое главное неприличие. Обе юбки уже были расправлены.
Потом я наклонился над мессером, пытаясь остановить кровь подручными тряпками. Только её было совсем мало — верный признак того, что почти вся она скапливается изнутри, — и это устрашало меня ещё больше.
— Нам никак нельзя убивать, — пробормотал он, чуть приподняв голову. — Оттого учим три-четыре приёма от силы… не смертельных, но вполне окончательных.
— Ну да.
— И никаких секретов меж нами, верно?
— Совершенно никаких.
— Насчет того, какова первейшая обязанность королевского шута, да? Умереть за…
— Я тебе умру, паскуда! — донеслось от распахнутого настежь проёма, за которым вмиг столпилось пол-дворца. Это ма Эсти, разбросав всю скопившуюся кучу-малу, бросилась к нам, уронив свой посох, и резко тряхнула полутруп за плечи.
— Только посмей у меня! Господи, что за наказание под конец моей жизни? И родиться толком не сумел — мать на светлые земли отправил. И рос-то не как все детки: тихоня, зубрила и ботаник, нет чтоб хоть одну девчонку за косу подёргать или за что иное. Сам как девица красная. Вырос — ничего более пристойного не нашел, как в монахи податься. Опал на руке, одни мужчины в голове. А теперь еще и это! Нет, моя чаша яда переполнилась!
— Вот не послушаюсь, помру, так мамочка без сладкого на обед оставит, — прошелестел Дарвильи с нежной и юморной интонацией. Раньше я не слыхал у него ничего похожего. И — только сейчас бросилось в глаза — обе их тросточки явно делал один оружейный мастер.
— Ну и сволочь — над таким зубоскалить. Ничего-ничего, Фрейр Рутенец с командой, можно сказать, уже явился. На всяких собаках и свинках руку набил, так и тебя авось подштопает как ни на то.
Пришли с носилками, унесли обоих.
— Ма Эсти, — спросил я. — Не понял: Барбе, он что — мой брат?
— Сущие пустяки. Сводный, — пожала она плечами.
— О. И кто был отец?
— Почему — был? И сейчас есть. Красавец мужчина!
Эстрелья подобрала с полу оба клинка, выпрямилась. Никогда еще я не видел у нее такой горделивой осанки, таких молодых и яростных глаз, такой невозможной красоты!
— А почему я не слыхал, что ты замуж вышла?
— Видишь ли, королеве-матери не к лицу морганатические браки. Фасон держать полагается.
С этим она удалилась.
Я закрыл обе двери и попытался отдышаться.
По всей видимости, пока мы выясняли наши родственные связи, Зигрид вернулась и пережидала, скорчившись в кресле клубком. Встретившись со мной глазами, она поднялась и рухнула на колени.
— Встань. Сядь как следует, — сказал я нарочито безличным тоном. — Мало того, что наш общий друг чуть меня не зарезал, теперь еще и твои сопли подтирать. Что хочешь сказать-то? Ну же.
Она сглотнула.
— Сначала… сначала я хотела только их переупрямить. Твоих страшных теток с их многоходовыми играми и аморальными замыслами, что касались моих детей и их судеб. Только защитить тебя и особенно Фрейра от… неправильного счастья. Незаконного. Преступного. И от беды, которую тебе причинило их совместное распутство. Чтобы под конец игры тебе досталась реальная власть, а не эти вечные бумаги. Править должны молодой король и молодая королева… раз уж нас в этот брак втолкнули. Почему я должна быть благодарна троице старых баб за насильственное благо, что они мне причинили? За сплетенные ими силки? Это не путь к любви. Разве что путь ко власти — а ее-то и нет.
— Дети.
— Сыновья должны давать матери силу, дочери — влияние. А вместо этого — очередная ловушка.
— Я никогда не ощущал рядом с собой ни ловушек, ни силков.
— Неправда! Почему ты отдал меня моим кавалерам, а не брал сам? У меня и до Эрмина были возлюбленные. А с твоей стороны — ни звука, ничего.
