Ярослава Кузнецова - Что-то остается
— Почему ты мне не веришь? Никогда не веришь! Я тебя хоть раз обманывал?
— Откуда я знаю? — я засмеялась.
Норв полез за пазуху.
— Видишь это? — потряс извлеченным из недр тонкого полотна рубахи объемистым кошелем, — Десять лиров. Кругленьких, толстеньких золотых лиров. Твоя доля. За две унции «сладких слез». Этого мало? По ту и эту сторону Кадакара тебе никто не даст больше двух с половиной за лот. Посчитай! И после всего этого ты говоришь, что я нечестен? На, бери, считай!
Он совал кошель мне в руки.
— О Господи, Норв! Да при чем тут деньги! Мне до этих денег дела нет…
— Я для нее корячусь, из шкуры вон, а ей дела нет?
Чертов альхан! Я схватила кошель, не глядя прицепила к поясу и повисла на Норвовой шее.
— Миленький мой, хороший! Да я, может быть, ревную просто, где ты, с кем ты, я же здесь, в глуши, одна-одинешенька, думаю о тебе, беспокоюсь, я же не денег жду, а тебя, ненаглядного, дорогого! Не обижай голубку свою, лучше поцелуй… м-м, еще раз… и еще, м-м, сладкий мой!
Некоторое время мы топтались в тесной арке, чуть не сшибли фонарь. Наконец Норв оторвался, глотнул воздуха.
— Что-то ты в этот раз больно горяча, Альса. Соскучилась?
— Ох, и соскучилась! Норвушка, я тебе кое-что скажу, не рассердишься?
— Что еще? — насторожился.
— У меня сегодня для тебя ничего нет. Понимаешь, не получилось. Этарда что-то пронюхала. Глаз с меня не спускает. Если она меня застукает, вышвырнет из Бессмарага, как котенка приблудного. Я и сейчас, с тобой встречаясь, страшно рискую… Норв! Ты рассердился?
Он знакомо поджал губы, глядя мимо меня в проем арки, в темноту. Правда, рук с плеч моих не убрал.
— Норв!
— Ладно, — проговорил он неожиданно мягко, — Я вернусь через месяц. У тебя будет достаточно времени. Ты уж постарайся, голубка, хорошо?
Я покачала головой.
— Норв, боюсь… Боюсь, с этим покончено. Меня теперь вообще не допускают в лабораторию и к складам. Норв, это серьезно. Этарда нашла мне другую работу.
Он отстранил меня, придерживая за плечи.
— Ах, вот почему ты такая ласковая сегодня! Поня-атно… — он покивал.
Во мне бушевал комплекс вины. Я с трудом подавила рвущиеся наружу уверения в том, что все это — временные трудности, что, конечно же, к следующему разу я приготовлю ему целую пропасть этих проклятых пилюль, что, если он захочет, разворую для него весь Бессмараг до последнего камешка. Но, черт побери, я же — аристократка, гордая лираэнка, а не деревенская простушка, обалдевшая от золотых перстней и бархатного плаща. В конце концов!
— Хорошо, Норв. Если ты рассматривал меня только как выгодного поставщика контрабанды, то с прискорбием заявляю, что моя лавочка закрывается. Ты хороший партнер, с тобой приятно было иметь дело. А сейчас — позволь раскланяться.
— Альса!
Он приподнял меня и встряхнул, да так, что от плаща отлетела фибула.
— Что ты болтаешь? Ну, что ты болтаешь! — подтащил мня к себе и обнял, подхватив спадающий плащ. — Ладно, ладно… потом. К черту. Да не хлюпай ты, не хлюпай. Сказала гадость, теперь хлюпает… Ну, кто обижаться-то должен, а? На глупость такую? Вот дурища-то. Дурища, голубка, дурища и есть. И за что я тебя люблю, дурищу этакую?
— Правда, любишь?
— Правда, правда. Особенно когда у тебя губа сковородником и нос распухший. Красавица ты моя. Кра-са-авица!
Ну вот, опять и смех и грех. Веревки вьет из меня этот альхан. Настоящее крокодильство это, ненаглядный мой.
— Послушай, Альса, голубка, — шептал меж тем ненаглядный, — Мы на денек задержимся здесь, время есть. Давай встретимся, помиримся как следует. У меня подарочек для тебя есть — загляденье. А то ведь я уеду, опять на месяц расстанемся.
— Сейчас же — зима, Норв! Я не снежная кошка, чтобы любиться в сугробе… Или ты к Эрбу меня приглашаешь? Чтобы потом вся деревня обо мне судачила? Благодарю покорно!
— При чем тут Эрб, глупая? Я с Омелой договорюсь. Слышишь? Завтра, вечерком. Как стемнеет.
— В это клопиное гнездо!
— Плащ свой постелю, если ты такая брезгливая. Чего боишься? Омела тебя и не увидит, я ей с полудня арварановки поставлю… Слышишь? Дорогу, небось, не забыла, к Омеле-то? Я тебе открою, потом провожу, ни одна собака не заметит.
В общем-то, я несколько ошалела от такого напора. Надо было подумать, прикинуть, но в голове путалось. На подобное приключение я не рассчитывала. Как-то оно не входило в мои планы.
— Постой! Как же я приду вечерком в Косой Узел? А Этарда? Как я ей объясню отлучку?
— Да ведь ты каждый день шастаешь в Долгощелье, возвращаешься по темноте. Причем — одна. И никто за тобой не следит.
Я моргнула. Все уже знает, чертов альхан. До всего докопался.
— Это моя работа, Норв. Тот стангрев, помнишь, из-за которого столько шума было? Я собираюсь писать книгу о стангревах, поэтому делаю записи и наблюдаю. Это — очень ответственное задание.
— Избавь меня от научных лекций, голубка. Я тебе о чем толкую? О свиданке. Постарайся завтра побыстрее закончить свои наблюдения. И — бегом к Омеле. Вернешься вовремя. Договорились?
— Надо подумать, Норв…
— Некогда раздумывать, — он недовольно нахмурился, — Что, опять не так? Скажешь, и эта лавочка закрывается? Зачем тогда пришла сегодня?
— Норв…
— Вот что я тебе скажу, голубка. Я завтра буду ждать у Омелы. Не придешь — значит, между нами все кончено. Я навязываться не собираюсь. Ночь тебе на размышление. Поняла? Вот и размышляй. А мне пора.
Он подтолкнул меня к двери. Нагнулся, подхватил фонарь и кожаную сумку.
— Да, — повернулся ко мне, — Это гостинцы тебе и подружкам. На здоровьице.
Я приняла объемистый сверток.
— Спасибо, Норв.
— До завтра, — холодно чмокнул в щеку.
Повернулся и вышел из-под арки.
Ветер напал на него, задрал, распялил небрежно распахнутый плащ. Словно крылья взвилось черное полотнище. Словно крылья…
Норв начал спускаться в сторону дороги прямо по целине. Мелькнул огонек фонаря и исчез. И Норв исчез, остались одни сугробы да ветер.
Завтра к Омеле? Хорошо, приду. Но если таким образом Норв попытается надавить на меня и заставить вернуться к колбам и перегонным кубам, то ничего у него не выйдет.
Я пишу книгу. И дело вовсе не в Этарде, марантинах, и даже не в стангреве, если уж на то пошло. Я напишу эту книгу, или перестану уважать себя.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Стуро вдруг напрягся, выдохнул еле слышно:
— Идут…
Все-таки. Все-таки.
— Сколько их, малыш?
— Кажется, двое…
