Ярослава Кузнецова - Что-то остается
— Теплый. Тяжелый. Красивый. Им убивают? — вздохнул, — Жалко.
Я напоследок прошелся по лезвию мягкой тряпкой и убрал Зеркальце в ножны. Развернул тенгонник. Показал Стуро Цветок Смерти и как Цветок Смерти метают.
— Ух! — изрек Стуро и попробовал выдернуть тенгон из стены.
— Осторожно, обрежешься. Вот так.
Покачал головой.
— Нет. Я так не смогу. Ты сильный.
— Глупости. Тренировка. Хочешь, тебя обучу?
Он подумал, потом виновато развел руками, помотал лохматой головой.
Ну да, конечно. Взять в руки оружие — уподобиться трупоедам. Убивающим собратьев своих. А Стуро разглядывал лук и колчан. Сказал тихо:
— У нас такое есть. Только мало.
— Луки?
— Лу-ки. Да. У моего… У сына брата моей мамы. Реликвия. От прадеда.
Ясно. Спер, небось, у трупоеда. А то и пришил, трупоеда-то. Вряд ли лук этот — дружеский дар. Разобравшись с тенгонами, я взялся за чистку метателей.
Любимое оружие Великолепного. Когда-то, тысячу лет назад, он стал меня натаскивать, и первое время метатели мне по ночам снились. Этакий хоровод из метателей, и в центре — сам Великолепный. И ругается…
Боги, подайте, что ли, знак какой? Уходить или оставаться, померещилось мне с испугу или — правда…
Но богам было начхать на вставших на Лезвие спина к спине. Даже моему Рургалу было начхать. Волчара серохвостый. А вот не принесу жертву в День, что тогда завоешь?
Будто есть ему до этого дело. А, к черту.
Пора браться за сапоги. Кое-как подравнял ножом куски, отыскал дратву и иглу потолще.
— Сними обувь.
— Зачем?
— Это — присоединю. От снега.
Стуро вручил мне чаплы свои, а сам опять уселся на табуретку.
Что же не идут они? Неужто — правда, решили дождаться, когда побегу? Эх, мне бы к оружию, что уже есть, еще одну штуку. В Каорене, говорят, водится такая. «Драконов огонь» называется. Арвараны делают, как — никто не знает…
Редда ткнулась мне в руку холодным носом. Сбор вещей — понятно. Чистка оружия — тоже. А вот чем теперь занялся опекаемый, и, главное — зачем?
— Не боись, хозяюшка. Не спятил. Жди гостей.
— Ар-рм.
Для нее все встало на место. Мало ли чем можно успокаиваться в ожидании гостей? Как говорится, каждый сходит с ума по-своему.
— Никого?
— Никого, — для убедительности помотал головой.
— А как долго… э-э, как далеко ты слышишь?
— Через это…
— Стену?
— Сте-ну, да. Через стену — не очень далеко. Без преград слышу лучше. Могу выйти.
— Нет, — еще чего не хватало. Я те выйду, к-козявка, — Слушай так. Услышишь — скажешь. А сам, если придут — быстро нырь под койку.
— Не нырь! — возмутился он, сдвинул брови, — Я буду драться. Сам нырь. Мы — спина к спине.
Ох, чертушка! Какое «спина к спине», ты соображаешь или нет?
— Стуро, — сказал я, — Эти люди придут убивать. Ты же не сможешь убить.
— Я буду драться, — повторил он упрямо.
— Нет. Драться буду я. Сначала. А ты будешь — резерв. Засада. Выйдешь из-под кровати, завоешь, укусишь. Они испугаются. Убегут. А?
— Нет. Я не хочу. Это трусость. Мне хватит. Больше не хочу.
— Стуро, — я досчитал до десяти и продолжал почти спокойно: — Как ребенок говоришь. Драться ты не умеешь. Убивать не будешь. А если тебя схватят…
Безликая тень держит нож у его горла, бесплотный голос: «Бросай оружие»…
Вот черт. А я думал, дратва руками не рвется. Очень даже рвется.
Стуро хлопал на меня чернющими своими гляделками, и лицо у него было растерянное.
— Полезешь, куда скажу, козявка! — рявкнул я, а Стуро обиженно буркнул:
— Спина к спине, двое…
— То-то и оно, — норовистый конь взбрыкнул и пустился в галоп, — Ты не себя подставляешь. Связку. А я не хочу попадать к ним живым.
Он не понимал. Конечно, боги, откуда ему, не трупоеду, знать такие вещи.
— Тебя схватят. Нож к горлу. Я сдамся.
— Не схватят, — фыркнул он.
— Ладно. Я — один. Я буду тебя хватать. Ты — не давайся мне. Ар, зверье. Спокойно.
И пошел на него.
Обманный выпад, он отпрыгнул — прямо в мои объятия. Худющий-то какой, Ионала Милостивица! Когда ж я его откормлю хоть чуть-чуть?..
Потрепыхался. Замер, обиженно сопя.
— Вот, — сказал я, — А я — один. Их будет больше.
Выпустил его, вернулся к столу.
А может, все-таки — показалось? У страха глаза велики… Но там что-то было, в пиве, было! Тан не зря меня натаскивал. И — Данка, Данка! Никогда она так себя не вела. Совесть нечиста — видно же…
— Ирги…
— Да? — я поднял голову.
Стуро осторожно тронул меня за плечо.
— Ирги. Я был неправ. Но я не хочу прятаться, — глаза подозрительно заблестели, меж бровей — горькая морщинка, — Я хочу — сам. Хоть что-то — сам. Понимаешь?
— Понимаю.
Ох, малыш, как я тебя понимаю…
Сам. Хоть что-нибудь. И — если не сейчас, то — никогда.
И за окном — дождь, и темнота…
(И можно плюнуть на все и лечь в постель, и натянуть одеяло на голову, и не думать, не думать, ни о чем не думать…)
И за спиной — мешок с взятым в кабинете, и Зеркальце, и в руке — поводок Редды…
И — на подоконник.
Сзади — пустой оружейный ковер, и отцовский тайник со вспоротым брюхом, и догорает свечка на пустом столе…
И — пока не хватились — в Храм.
Успеть сделать хоть Это…
Стуро сжал мое плечо. И сказал очень тихо:
— Спина к спине.
Альсарена Треверра
Потайная дверца подалась натужно, но без скрипа. Петли замерзли, наверное. Щель очертила оранжевая кайма — с той стороны горел свет. Все-таки приехал. Именно сегодня. Вовремя я спохватилась.
Протиснулась внутрь.
— Гуляешь, голубка, гуляешь. Заставляешь ждать.
— Здравствуй, Норв. О-о, что это с тобой?
Буйные его кудри, принципиально ничем не прикрываемые в любую погоду, теперь прижимала пиратская повязка из яркого шарфа. Все остальное — глаза, улыбка, серьга в ухе — по-прежнему блестело и рассыпало рои праздничных бликов.
— Это? Глупости. Небольшая ссадина.
— Ну-ка, покажи… Не крути головой! Я врач или не врач?
— Да ерунда, я тебе говорю. Ну, Бог с тобой, смотри, коли приспичило. Обыкновенная шишка. Портит внешний вид.
И впрямь шишка. По виду — вчерашняя. С желто-лиловым ореолом во весь лоб.
— Подрался?
— Да что ты! У вьючной подпруга лопнула. Так, представляешь, пряжка мне прямиком промеж глаз и влетела…
— Да уж, пряжка, как же!
— Как Бог свят!
— Не богохульствуй, альхан. Ладно, ладно, пусть будет пряжка.
— Почему ты мне не веришь? Никогда не веришь! Я тебя хоть раз обманывал?
