А. Живой - Семь верст до небес
Подошел Викентий, языкам ученый в Византии далекой, и свиток вражеский в руки взял. Прочитав его, будто туча черная сделался старец. Но слегка помыслив, вымолвил Викентий:
– Побоюсь я, князь, тебе передавать письмо сие в том самом выраженьи, коим писано оно. Осерчаешь ты весьма на меня.
– Мне ли вражеской брехни бояться, старец, – отвечал ему Великий князь, – говори мне все тем самым слогом, что писал собака Кабашон!
– Не взыщи потом великий княже, – молвил Патриарх и стал читать:
«Если ты, навозный червь, лягушки сын последний, князь болот и топей господин, мнишь себя еще Руси владельцем, знай же Вячеслав: ты более не властен в землях сих от моря и до моря. Все твои князья уже в могиле, скоро сам последуешь туда, если не отдашься мне на милость. Заперт ты, как жук навозный в короб, смерть стучится у ворот твоих. Коли выйдешь в поле завтра в полдень, предо мной колени преклонишь, ноги мне три раза поцелуешь, может и помилую тебя. Ну, а если вздумаешь брыкаться, – к смерти лютой приготовься лучше! Завтра в полдень я иду на приступ. Жизни не оставлю никому. А тебе я сердце из груди собственной рукой своею вырву и собакам брошу на съеденье, так же как и голову твою. Смерти жди, или проси пощады!
Всей земли владетель – Кабашон».
Забурлила кровь, рассудок помутился, и родился гнев в душе у князя.
– Не намерен ни мгновенья боле, я терпеть от этой твари оскорбленья! – крикнул Вячеслав оборотившись, – Выводите все дружины в поле. Биться будем завтра по утру!
Встали все, кто был тогда у князя. Разошлись, указ его исполнить. Сам же Вячеслав ушел к себе в покои и уединился для молитвы. После он трапезничал с женою Настасьей Фаддеевной, размышлял о битве предстоящей с Кабашоном, извергом из земель далеких и жарких. Тут пришла к нему душа-девица, дочка любимая Ксения. Села рядом и поведала отцу о своем видении своем странном. Рассказала Ксения, как прошлым вечером стояла она на балконе терема резного и пела песню на речку Светлую глядя, на леса и поля за ней простиравшиеся. Грустно ей на душе было. Думалось Ксении не об игрищах с подружками, не о веселых забавах молодых, а все больше о смерти, что пришла на землю родную из далеких заморских стран. Показалось ей на миг, что все родные и любимые люди сгинут в сечи предстоящей, и она сама вместе с ними, не побывав даже в замужестве. Грустно и боязно ей сделалось от раздумий таких, как не гнала их Ксения. Но тут вдруг увидала она черного коршуна с глазами золотыми блестящими, что сидел на башне терема княжеского и смотрел на нее. Показалось ей на миг, что не коршун это, а человек заколдованный. Оттого ей еще страшнее сделалось, закричала она и в палаты бросилась. А ратники стали в него со стен стрелы пускать и ранили. Улетел коршун, а на крыше терема от раны его пятно кровавое осталось, которое никто из людей дворовых не смог смыть, сколь ни тужился. Каждый раз оно снова возникало.
Призадумался тут Вячеслав, что-то смутное ему припомнилось, от волшебника Ставра в лесу услышанное. Да и коршун тот взаправду мог не коршуном быть, а нечистью какой пострашнее. Велел Вячеслав дщери любимой Ксении страхи свои оставить. Сказал, что будет битва великая скоро, но сгинут в ней все вороги, что на Русь пожаловали нежданно негаданно. В том он ей слово свое отцовское дал. Много сильных богатырей у него сейчас в войске собралось, не устоять супротив них никакому иноземному воинству, сколь огромно оно бы ни было. Ибо один русский богатырь десятерых стоит.
– А как прогонит русская рать ворогов, выдадим тебя за муж за того, кто лучше всех себя покажет в деле ратном, – сказал Вячеслав и по голове погладил дочь свою любимую Ксению.
Позлатило солнце верхи сосен, – все умолкли птицы на земле. Ветер силу вдруг свою умерил и заснул в листве густой зеленой. Улыбнулся солнцу русский воин, крепче сжал десницею оружье, – время жить иль умирать пришло.
На рассвете уж давно стояли ровной цепью русские полки. Встали все они на поле брани вдоль стены зубчатой городской. Пять отрядов стройными рядами ворогу являли грозный вид. Славою в бою уже покрытый Мал Олегович, Рязани князь сожженной, стал главою первому отряду, что в себя удар весь принимал. Мал Олегович был опоясан бронью, что хранить его от стрел, мечей и копий предназначена была в бою суровом. На груди его зерцало блещет, словно солнце на небе высоком. Шлем крепчайший, золотом одетый, левою рукой княже держит, в правой – меч, гроза всем сарацинам! Кудри русые до плеч его спадают, алая накидка на плечах. Конь под ним кровей смоленских древних, Нервно бьет копытом, чуя битву. Рядом с ним оруженосец верный, Капитон Вешняк, державший знамя. Ало-золотой блистал на солнце стяг Руси, поднявшейся на сечу. Сорок тысяч конников отборных составляли воинство сие. Все в кольчугах, при мечах и копьях, щит высокий тело прикрывает.
Чуть поодаль, правый фланг у речки, держит Белозерский князь Андрей Мстиславич. Брат меньшой он князю Вячеславу. Так же в бронь одет могучий витязь, и накидку алую окутан. Меч на нем и золотистый шелом. Стяг в полку имеет свой он, Белозерский, – лебедь белый там плывет на фоне солнца. А дружина с ним, что великаны, пятьдесят их тысяч было счетом. Крепче в ней один другого воин, и за Русь стоять готов до самой смерти. Все любили родину и князя, умереть готовы за него. Смело шел Андрей Мстиславич в битву, не боялся диких сарацин.
Левый фланг вдоль леса приходился. Ведал им князь грозный – Остромир. Возвернулся он с походов дальних, ранами и славою покрытый. Покорил он полземли Сибирской, сделал данниками тамошних людей. Вся его дружина беспрестанно в битвах и походах находилась и была числом почти сто тысяч. Все делили с князем: хлеб и воду, снег и солнце, злато и невест. Волчью голову на ярко-алом фоне, стяг его прославленный имел. Больше всех князей любил он битву. Ужас на окрестные народы Остромир Ипатьич наводил. Потрясая в схватке булавою, появлялся в тыщах мест нежданно. И за то, что скор был, смел, отважен, получил он имя – Волчий князь. А дружину звали волчьей стаей, за бесстрашие и преданность свою.
Позади отрядов этих сильных, почитай, у стен градских высоких, находился русичей резерв. Там стояло тридцать тысяч войска, им главою был отец Викентий, Патриарх Руси, опора веры. Весь горел духовный пастырь златом: бронь на нем сверкала пуще солнца, сверху плащ парчовый, шелом крепкий. Не отговорил его от сечи Князь Великий, мудрый Вячеслав.
– Хоть власы посеребрили годы, я мечом еще рубить могу, иноземных воинов поганых! – был ответ Викентия таков, – Ну, а если суждено сегодня в мир иной отправится навечно, нет милее смерти, чем в бою, за свободу родины прекрасной!
