Святослав Логинов - Черная кровь
– Поторапливайтесь! Живей! – покрикивал на суетящихся людей Бойша.
Никак нельзя терять времени: хоть и длинна осенняя ночь, а и рассвет недалёк. Как потом возвращаться посветлу? Никто, кроме Бойши, не думал в тот момент, что бежавшие диатриты могут повернуть вспять и обрушиться на недавних победителей, доказав, что днём да на ровном месте одна диатрима стоит десятка людей. А вот Бойша думал – и потому торопил своих, не давая ни отдыху ни сроку.
Считали мёртвых. Выходило, что из трёх сотен на собственных ногах вернутся домой только две с тремя десятками. Правда, и врагов положили достаточно. Отыскалось без малого три сотни побитых чужинцев да почти две – птиц. Этих, кого смогли, стаскали в Истриц, притопили в грязи; прочих оставили лежать – пусть гниют, пожива для пожирателей падали. Потом, когда жизнь наладится, надо будет сюда вернуться, собрать разбросанные кости, насыпать над ними курганчик, а сверху идолов поставить: Пура – духа могил, Хурака, чтобы не смели зарытые носа наружу показать, а главным над всеми – Хавара. Но и после того долго будет слыть недобрым местом узкая коса меж двух рек.
До рассвета было еще порядочно, когда ополчение двинулось в обратный путь.
Шли бодро, часто переменяя людей, тащивших носилки с ранеными и убитыми. Только Свиоловы сыновья – Машок и Курош – ни разу не попросили смены. Шагали, пугая людей неживыми лицами, никому не доверяя составленных из двух копий носилок, на которых лежало мёртвое тело Лутки. Сумела-таки проклятая птица достать старшего брата, и нет больше в роду троих неразлучников – всего двое осталось.
Но у большинства настроение было доброе, и если бы не строгий запрет Бойши – кто-нибудь затянул бы песню. Догадываясь о таком, вождь строго-настрого велел молчать. Не хватало только поутру на диатритов наткнуться.
И все-таки люди уверовали в победу. Как же, одолели непобедимых чужинцев, хоть и великой кровью, но переломили хребет вторжению; теперь дело за малым. Добить уцелевших, и всё снова будет хорошо. Глядишь, и Великая в своё русло вернется…
Под утро несколько раз замечали диатрим, но птицы, по счастью, были без всадников – верно, из тех, что прорвались сквозь огненное кольцо, потеряв хозяев. Пернатые бестии носились туда-сюда, верно, так и не опомнившись после ночного боя. Наученные, люди тотчас ощетинивались копьями – не зря, значит, тащили назад толстые, неудобные жерди, каких возле дома за час можно десяток настругать. А без них диатриму не остановишь. Но – пособили предки, не выдал своих детей Великий Лар, – и ночной переход не стоил Бойше ни одного воина.
Утром залегли, правда, место оказалось неудачным – крошечная роща в балочке, что встретилась поперёк дороги, протянувшись от холмов к Великой. Однако выбирать не приходилось. И как ни старался Бойша, а полной тишины так и не добился. Попробуй удержать в себе слова, что так и рвутся из груди! Мы ведь победили! Победили, сломили чужинскую силу! Больше, небось, не сунутся…
Бойша укрывался вместе со всеми; однако он не был бы вождём, не вышли во все стороны дозорных. И вновь Таши выпало караулить; правда, дело досталось самое скучное – лежи себе, глазей на Великую; да только что там теперь углядишь? Чужинцев проредили изрядно, от такой взбучки они не скоро оправятся.
Лежал, глаза проглядывал. Пуст луговой берег, нет там никого, да и быть не может; те карлики, что ночью туда ушли, теперь трижды подумают, прежде чем вновь через русло поволокутся… Но – приказ Бойши! Вождь ночным походом славу себе снискал почти как Умгар, великий вождь, или как Карн, что загнал в леса пожирателей падали. Бойшу и так-то слушали не прекословя, а теперь и вовсе – одному взгляду повиновались.
Таши лежал на животе, от нечего делать всматриваясь в противоположный берег. Мёртво было вдали, лишь не по-осеннему поздний суховей гонит клубок перекати-поля. А больше ничего не двинется, не шелохнётся. Так и должно быть. Когда в степи ничего не шевелится, нам на правом берегу от этого только лучше.
А потом… Таши не мог понять – из-под земли они вынырнули, что ли? – на низкий берег внезапно вынеслась диатрима с карликом на спине. За ней – вторая, третья, четвёртая…
Из пересохшей заречной степи подходил новый отряд чужинцев.
Таши зажал рот ладонью, давя крик, словно девчонка. И было отчего… Диатричья сила, лавиной двинувшаяся вниз, казалась ничуть не меньше той, что разбили на Истреце.
Вспугнутым зайцем Таши метнулся назад. Не пропала наука даром, не заметили окаянные; неспешно брели себе вниз, вереща и взвизгивая на десятки голосов. Голова диатричьего воинства достигла берега, а конца ещё и видно не было. Никак не меньше пяти сотен чужинцев вновь шли на закатный берег Великой.
Бойша потемнел лицом, когда выслушал Таши. Шутка ли! До селения ещё идти и идти, а тут, как назло, чужинцы!
– Лежать всем! – приказал вождь. – Может, не заметят… но копья держать крепко!
Ох как жалели теперь те, кто поленился собрать после битвы настоящие длинные ратовища! Чем теперь останавливать птиц?.. А что тяжелые они – так, жить захочешь, и не такое ещё потянешь.
Чужинский поток выплеснулся на истерзанный берег. Постояли, вереща по-своему да по-птичьи; а потом – раз-раз – и потянулись на север. Бойша только выругался в сердцах. Ох, восплачут же оставшиеся в селении, ох, возрыдают!.. Наверняка решат, что чужинцы всех воинов положили, а теперь и к селению подались…
Несмотря ни на что, выдержал вождь, никому не дал сдвинуться с места раньше срока; и лишь когда свечерело, поднял войско. Одно только плохо: на север диатриты пронеслись, а обратно их так и не дождались. Неужто решили-таки у самой городьбы остаться? Кто ж их, проклятущих, знает… Ничего не поделаешь, к дому идти всё равно надо.
Ночная дорога оказалась не из приятных. Завывал где-то невдалеке бездомный дух; мелькали в кустах недобрые зелёные огоньки – светятся парами, а ясно, что не звериные это глаза. Воины шептали про себя тайные заговоры, кто имел – хватались за талисманы и амулеты. Добрый оберег при всякой невзгоде помогает… хотя, вот ведь, никакие святыни не помогли против чужинской напасти; зря молили предков, напрасно прикармливали степных божков.
Однако до самого утра ничего дурного не случилось. За ночь подошли к посёлку, так что уже городьбу видать стало. Таши все глаза проглядел, шею искрутил, высматривая диатритов – нет нигде, проклятых. Как сквозь землю провалились – хоть бы и впрямь Великая Мать поглотила нечисть уродскую, схоронила в сыпучих песках под серым камнем!
Войско устало. Ночь туда шли – не спали; день прокемарили вполглаза. И то подумать, какой сон, когда глаза закроешь – и карликов перед собой тотчас же видишь? Следующую ночь бились; потом мёртвых разбирали; а там снова поход; днём приладились было на отдых – так вновь диатриты возникли. Такого никакой богатырь не сдюжит, поневоле глаза слипаться начнут. Многие на ходу засыпали, даже те, что под грузом: идёт человек скорым походным шагом, оружие наготове держит, а глаза закрыты, и снится воину сон, будто шагает он по ночной степи громить лагерь пришлых чужинцев, а усталости нет и в помине; руки сильны, глаза зорки – несдобровать этой ночью вражинам!
