Уитли Страйбер - Послезавтра
— У нас заканчивается солярка, — сказал Денис.
Саймон открыл ящик стола и вытащил оттуда бутылку.
— А на этом генератор будет работать? — спросил он, показывая на благородный солодовый напиток.
— Вы с ума сошли? Это же двенадцатилетний виски! — Профессор забрал у них бутылку и достал три стакана из другого отделения шкафа. Эта жидкость не принесет никакой пользы генератору, зато пригодится людям. Открыв бутылку, он щедро разлил напиток по стаканам. Подумал и добавил еще. К чему сейчас экономия?
— За Англию! — поднял стакан Саймон.
Джеральд Рэпсон подумал было, что тост слегка надуман. Англии больше нет. Он поднял свой стакан:
— За человечество!
Профессор искренне надеялся, что кто-нибудь обязательно выживет.
— За «Манчестер Юнайтед»! — с легким смешком присоединился Денис.
Они засмеялись и выпили. В этот момент генератор захлебнулся в визге и замолчал. Лампочки мигнули напоследок и погасли. Из радиатора послышался звук, напоминающий длинный вздох, и серия тихих ударов.
На улице было не меньше минус семидесяти. Джеральд подсчитал, что где-то через час он потеряет сознание от холода. Да, как бы ни была неприятна эта мысль, это будет самый последний час его жизни.
Денис зажег свечи, и Джеральд смотрел на лица своих коллег, освещенные неровным светом. Они были мужественными людьми, спокойно ожидающими прихода смерти с последним бокалом виски в руках.
— Жаль только, что я не увижу, каким он вырастет, — произнес Саймон.
— Главное, чтобы он вырос, — ответил Джеральд. Глубоко в сердце он надеялся на то, что так и будет. Ему не хотелось думать, что во всей Британии может не остаться в живых ни одного человека.
— Аминь, — отозвался Денис, и Джеральд подумал, что это слово было не простой поддержкой мысли о том, что его сын должен выжить. Это слово было завершением молитвы и прощанием.
— Прощайте, — сказал он от всего сердца.
Виски был чертовски хорош, мягкий, с дымком, и крепок ровно настолько, чтобы отличаться от экзотического вина.
Прощайте…
Кабинет членов правления библиотеки претерпел радикальные изменения. Вся деревянная мебель, которую было можно сломать, кусками грудилась возле камина. Там были изящно изогнутые ножки и подлокотники, набивка сидений и гобелены, их покрывавшие. Ящики старинного стола пошли на щепу для растопки, вслед за деревянной витриной, на которой раньше гордо стояли старинные книги. Сами книги были укрыты заботливой Джудит, поместившей их на огромный стол вместе с Библией Гутенберга и другими редкими изданиями.
Собратья по несчастью сидели в полукруге возле камина. Они поверили слову мальчика, а не опытного мужчины и предпочли остаться, когда бегство казалось единственным путем к спасению.
Сэм и Лора разговаривали тихо, будто молились.
— Самая вкусная еда? — сказал Сэм.
— Лобстер, когда я впервые его попробовала. Мой дядя нафаршировал его креветками и запек в сливочном масле. Это было что-то невероятное! — Она закрыла глаза, вспоминая, а Сэм — стараясь представить себе то, о чем она говорила.
Затем она снова склонила голову к нему на плечо и сказала:
— Самая сильная физическая боль?
Эти воспоминания вернули его на пляж. Да, сейчас они казались одними из самых прекрасных пережитых им минут, несмотря на то что тогда случилось.
— Когда я наступил на медузу.
Тогда была теплая ласковая вода, чистое небо, по которому летел маленький желтый самолет, тащивший за собой рекламу солнцезащитного лосьона. А как пах сам океан!
— Бедняга! Сколько тебе тогда было?
— Одиннадцать. — Он вспомнил жгучую боль, которая парализовала ногу и заставила его плашмя упасть, крича от страха. — Было так больно, что меня вырвало.
Мама тогда отнесла его в домик к спасателям, которые залили место ожога спиртом, после чего ему стало немного легче.
— А у меня — зуб мудрости, после того как отошел наркоз.
Сэм заметил, как она потирает место пореза на ноге. Та часть кожи, которая была видна, была странно припухшей и красной, не похожей на здоровую. Сэм понадеялся, что если в рану и попала инфекция, то не серьезная.
— Давай еще! — предложила она. — Твои любимые каникулы?
— Ты хочешь сказать, не считая этих?
Она закатила глаза. Боже, какая она все-таки красивая! Разве можно закатить глаза и при этом все равно остаться красавицей? Что бы она ни делала — это только украшало ее. А когда она улыбалась, становилась просто невыносимо, сверхъестественно, умопомрачительно хороша.
— Лучшие каникулы, — повторил он, копаясь в памяти, затем вспомнил: — Несколько лет назад папа брал меня с собой в исследовательскую поездку в Гренландию. Корабль тогда сломался, мы заболели. Солнце показывалось лишь на четыре часа в день, и все время шел дождь.
— Ничего себе развлечение!
— Мы с папой были бок о бок целых десять дней. — Он вспомнил, как они бесконечно разговаривали, как папа объяснял теорию о Гренландском леднике, который они собирались просверлить зондом, как в Антарктике, чтобы по кернам узнать, как менялись температура и состав воздуха. Было еще многое другое. Папа даже читал стихи по памяти, это была «Поэма о старом моряке»: «Вода везде. Ты хочешь пить, но жажду нечем утолить». — Было здорово! — с жаром закончил он.
Она молча смотрела перед собой, потом медленно кивнула. Лора понимала, как Сэм тоскует по отцу и его участию в своей нелегкой жизни подростка.
— В следующем месяце мы с отцом должны были выбрать колледж, — отозвалась она. — Он хотел, чтобы я поступила в Гарвард, но теперь, пожалуй, я могу не беспокоиться о том, чтобы набрать нужное количество баллов! — И она грустно засмеялась.
Смех вдруг перешел в плач, и Сэм подумал, что Лора вдруг поняла, что именно с ними произошло. Ее желание поступить в Гарвард уже не имело значения, потому что Гарварда больше нет.
Что же тогда по-прежнему имеет значение? Сэм знал ответ на этот вопрос. Он обнял ее за плечи и сказал:
— Не плачь. Все будет хорошо.
Она отодвинулась и посмотрела на него сквозь слезы.
— Нет, — ответила она. — Больше не будет.
Снег лежал на материке, который раньше был Америкой. Он не делал различий между большими городами и маленькими населенными пунктами, создав из них сплошную снежную равнину, где гулял ветер уже без всяких помех. На месте скоростных шоссе образовались причудливые цепочки из снежных бугров, под каждым из которых была машина с ее пассажирами, страхами и тщетными надеждами на выживание. Ветер тоскливо завывал в пустых стенах городских домов, будто выкрикивая чьи-то имена.
