Александр Прозоров - Люди меча
— Воля государева нам ясна, — кивнул епископ, в облегчением увидев, как трое послушников несут угощение. — Не желаете откушать с дороги, Петр Иванович?
— Да, господин епископ, не откажусь, — боярин отошел от камина, поморщился: — Темно тут у тебя, хозяин. Хочешь, слюды новгородской тебе пришлю, дабы вместо ставен камнем прозрачным окна закрыть? Оно в мороз греет, но свет Божий не застит?
— Спасибо за заботу, — кивнул священник, наполняя кубки. — Весьма благодарен буду. Так о чем еще государь волю высказал?
— Дозволяет Иван Васильевич, чтобы дерптские жители торговали беспошлинно в Новгороде, Пскове, Ивангороде и Нарве, но если поедут с торгом в Казань, Астрахань или другие области московские, то должны платить пошлины наравне с русскими купцами. Свободно могут они отъезжать за море и торговать всякими товарами. А если не захотят жить в Дерпте, могут свободно выехать за рубежи наши со всем имуществом, заплатив с него десятую деньгу в царскую казну. Если кто из дерптских жителей дойдет по своей вине смертной казни, то имущество его идет в казну, которая платит его долги. Дерптские жители могут свободно покупать дома и сады и жить в них в Новгороде, Пскове, Ивангороде, Нарве и во всех других русских областях, равно как новгородцы, псковичи, ивангородцы, нарвцы и всякие русские люди могут покупать дома и сады в Дерпте во всех местах.
— Государь милостив, — согласно кивнул епископ. — Давайте выпьем, Петр Иванович, за долгие его лета.
— Давай!
Они опустошили кубки, воевода довольно крякнул, утирая рукавом губы:
— Хорошее у тебя вино, господин епископ.
— Я прикажу дать вам с собой два бочонка, — кивнул хозяин замка,
— Да, и про тебя царь тоже жалованную грамоту отписал, — вспомнил гость. — Церкви все веры твоей рушить али отнимать возбраняется, а коли кто иным богам молиться пожелает, надлежит ему новую строить. Замок твои и поместья окрестные государь за тобой оставляет, а коли кто из кавалеров ливонских али людей черных на службу к тебе пойдет, то урона им за это никто чинить не станет.
— Что же, сему доверию я рад, и благодарен сердечно, — кивнул священник, теперь полноправный хозяин замка. — Столь великому и щедрому государю, как Иван Васильевич служить честному дворянину почетно, и делать сие стану я честно и всем кавалерам ливонским накажу.
— А мне государь за службу верную, — не выдержав, похвастался Шуйский, — кольчугу именем своим подарил! Панцирную, дорогой московской работы.
Молодой боярин расплылся в широкой улыбке. Он смог-таки добиться своего: царь заметил его старания на службе святой Руси и благосклонность свою осязаемо подкрепил. Дерптский епископ скрипнул зубами — но ненависть свою одолел, тоже улыбнулся в ответ и налил гостю еще вина.
Русский ел по языческому обычаю жадно и много, в одиночку истребив жаренного на вертеле цыпленка, половину блюда вареного мяса, свиной окорок и выпив кувшин вина. При этом он ухитрялся рассказывать что-то про свои поместья, на которые ужо два века не ступала нога чужеземца, про осаду Казани и взятие Астрахани, про монастырские пищали, что недавно были отправлены назад в новгородчину. Временами к рассказу приплетались недавние события и священник начал понимать, что последние годы оказались крайне удачны для язычников. И на юге, и на севере, испуганные мощью русского оружия, врага сдавались на их милость без боя, иногда бросая целые города и убегая прочь, либо встречая поработителей ключами от ворот и всемерным почетом. Дерптский епископ быстро понял, что нынешней зимой точно так же повели себя и дорогие его сердцу жители Лифляндии — но все равно заставлял себя улыбаться и кивать в ответ, мысленно клянясь всеми возможными клятвами, что нынешние успехи еще аукнутся русским страшной кровью.
Наконец насытившийся боярин поднялся. Подобрал с кресла плащ.
— Хороший ты человек, господин епископ, — на прощание улыбнулся он. — Рад я тому, что Господь познакомиться нам довел. А грамоту жалованную завтра поутру Антип мой привезет. Днем горожанам ее на площади огласят, а потом и пришлю.
Дождавшись, когда за ненавистным гостем закроется дверь, епископ промокнул губы кружевным платком, подошел к очагу, снял с каминной полки один из приготовленных там факелов, зажег его и уверенно толкнул узкую дверцу сбоку от камина.
Крутая каменная лестница повела его вниз. Три десятка ступеней, и хозяин замка ступил в расположенное под залом помещение, под безмолвные взгляды множества вмурованных в стены, пол и потолок черепов. Хозяин огляделся, удовлетворенно кивнул, после чего зажег угли на двух железных жаровнях, одна из которых стояла рядом с грубо сколоченным столом, а вторая — у подножия кресла святого Иллариона, отличающегося от обычного только торчащими из спинки, сиденья и подлокотников множеством кованых гвоздей, да колодками для ног внизу.
Бывший правитель здешних земель поморщился, вспомнив, что отныне он более не властен по своему желанию или по нужде допрашивать или казнить сервов, купцом или горожан. Русские никому не дозволяли проливать крови царских подданных, и за подобное деяние не колеблясь отправляли на дыбу любого — будь ты хоть раб, хоть родовитый князь. И это понимание возбудило в священнике еще большую ненависть к захватчикам: человеческая кровь и жизнь нередко требовались ему для важных научных экспериментов. Он уже в который раз за день громко выругался, пересек комнату и откинул полог, закрывающий проход дальше, в самый сокровенный уголок.
За пологом находилась естественная пещера около пяти метров в диаметре, с низким потолком и неровным полом. С одной ее стороны лежало, закрепленное на высоте трех футов большое распятие, с другой — свисал с потолка белый полупрозрачный камень. Под камнем стоял трехногий медный столик, с нацеленным вертикально вверх бронзовым острием, а под столом, вмурованное в такой же полупрозрачный камень, таращилось наружу странное существо: вытянутая вперед, похожая на спелый кабачок голова, с круглыми глазами и чуть приоткрытой пастью; скрюченное, покрытое короткой шерстью тело; ноги с огромными когтистыми ступнями и слегка разведенные в стороны мохнатые крылья на спине.
Епископ вставил рукоять факела в специальный держатель, опустился на колени, поцеловал камень в то место, куда был устремлен взгляд навеки замурованного уродца, затем выпрямился во весь рост и торжественно перекрестился: от пупка ко лбу, и от левого плеча к правому:
— Прости меня, Лучезарный, за долгое отсутствие и невознесение должных молитв. Мнилось мне, что смог найти я прямой путь к твоим милостям, но темный дух оказался всего лишь мелким бессильным рабом.
