Ольга Болдырева - Без души
Единый вздохнул.
— Они всего лишь дети. Жестокие, бессердечные, но дети. Глупые маленькие дети. Один раз я уже наказал их, больше не смогу. Мне больно смотреть на то, что я сделал с ними. Пусть… Когда‑нибудь они научаться ценить чужие жизни и поймут ценность собственных. Они смогут, сделают, вырастут. Необходимо просто подождать. Потерпеть. А пока детям нужны игрушки. Прости, мальчик Сергей, но я слишком люблю их. Так проще…
Только две ассоциации — горечь, тоска. Словно мне сказали, что я опоздал на последнюю электричку до дома, а следующая не придёт никогда. Я всего лишь слуга Бездны и мне совсем не больно, но другие люди, у которых ещё есть души… оказывается, они виновны лишь в том, что родились позже старшего поколения. И жестокие творцы на правах любимых детей получили все — в том числе и право распоряжаться чужими судьбами.
— У меня больше нет вопросов.
Единый наклонил голову.
— Что ж, я ещё приду, когда останется несколько секунд, чтобы рассказать конец этой сказки. И, Сергей… наверное, это странная просьба, но не осуждай меня — ведь это так по — людски выделять кого‑то в обход остальных. Не зря же говорят: "по образу и подобию своему". Я всего лишь мечтал сделать, как лучше.
Из тьмы медленно проступил образ комнаты. Тихо шуршал дождь. В груди так привычно свернулась клубком Бездна. Прошла всего секунда… и уже на памяти лежит запрет.
Лишь окончательно промокнув под дождём, я закрыл окно, высушив себя и кровать. Теперь обращаться к пустоте было куда проще, боль притупилась. Сон быстро завладел разумом, оставив меня в пустоте без видений. Теперь они были не нужны. Только осколки мертвой памяти больно резали босые ступни.
* * *Снова потянулось время.
Жизнь оставалась где‑то там, внизу. А здесь, на крыше моего дома, она замирала, превращаясь в островок покоя. Что я делал? Наблюдал, разговаривал со своим надзирателем — чаще рассказывал про своё прошлое, а он слушал. Продолжал выполнять задание Алевтины, убивая людей до того, как они успевали что‑либо говорить. Изредка я вмешивался в события своего мира. Нет, не потому, что понимал — если не вмешаюсь, стану кем‑то хуже той твари, которую я вижу в глубинах зеркал. Просто Бездна заставляла меня тренироваться, маскируя пустоту под обычную силу. В такие дни тварь уходила в тень, освобождая место для нового меня: пережившего слишком многое для человека, который делал первые робкие шаги в другую жизнь.
За маской скрывалась все та же бездушная тварь, терпеливо ожидающая в засаде свою жертву.
Бездна продолжала вести партию, сильнее запутывая клубок нитей чужих жизней. Да, она забрала у меня те странные изломанные чувства, проснувшиеся на крыше, но ей очень хотелось посмотреть на реакцию надзирателя. Поэтому пустота создавала иллюзии, которые мне не давали ничего, но со стороны выглядели так, словно ко мне медленно возвращались ощущения. И первым шагом Девеан начал учить меня контролировать их. Но тяжелый взгляд снова выдавал его. Недаром говорят: глаза — зеркало души, в них можно прочитать все: тайны, страхи, намеренья. И сейчас надзиратель готовился к какому‑то важному шагу, который не хотел делать, но был вынужден подчиниться.
Правда, сначала Девеан ввёл для меня трехчасовые тренировки. Нет, это вовсе не было медитацией или погружением в себя — как раз наши разговоры и стали тренировками. Надзиратель просил рассказывать о самых унизительных и горьких моментах моей прошлой жизни. Приходилось заставлять себя играть, что я еле — еле удерживаюсь от новых разрушений. Потом я понял, как медленно, с каждым новым рассказом мужчина возводит между сознанием и ненастоящими чувствами тонкий непроницаемый барьер. Он все сильнее и сильнее укреплял его, выдавая за барьер контроля. Пока окончательно не отрезал иллюзию от сознания, сказав, что так будет лучше.
Я видел чувство вины, подтачивающее Девеана, но так приказала Алевтина. И слуга Пресветлой матери не посмел ослушаться. Может быть, кто‑то и считал меня надеждой Алив, но видимо сама она не собиралась отпускать поводок ни на сантиметр. Только творец не знала о том, что уже проиграла эту партию.
Помогал, как мог, семье. И на работе, и в учебе, и просто в жизни. Всем известно, что счастливый человек может взлететь, даже несмотря на десять килограммов продуктов, которые тащит из магазина. Сидя на кухне за столом, пытался вспомнить: почему же семья это так важно, что, несмотря ни на что, заставляю себя что‑то делать для этих людей. Я даже книгу всё‑таки написал. Точнее, не так. Сам я напечатал только первые пять глав, потом понял: не справлюсь и за год. Каждый абзац мне приходилось выдерживать схватку с самим собой, переступая через высокие пороги пустоты. Как оказалось, что, когда знаешь развитие сюжета до самого конца, писать становиться неинтересно. Поэтому я просто переместил из памяти свою историю на флеш — карту. Изменил имена и… конец. Зачем портить красивую сказку болью? Правда, как раз финал всё никак не придумывался. Последняя фраза "И все было хорошо" висела посреди пустого листа, между последней схваткой и словом "конец". История казалась лживой и уродливой, словно, убрав то, что было, я превратил историю не в сказку, а в фарс. Несколько дней я смотрел на ровные строчки четырнадцатого шрифта — моя жизнь уместилась в двести тридцать страниц. "Все было хорошо"… нет, так нельзя. Я стёр глупую строчку и вернул на белоснежные листы и настоящие имена, и предательство, и боль, и казнь. После чего отдал рукопись брату.
Леша уже давно голодным волком бродил вокруг компьютера, бормоча, что не дело это — добру пропадать, точнее, лежать в папке. Так что я передал свою прошлую жизнь в руки родного человека и разрешил делать с ней всё что угодно. Алеша несколько дней явно сомневался в том, правильно ли он собирается поступить. Потом, уточнив, что всё равно я скоро уйду в другой мир и не буду наблюдать за его делами, организовал бурную деятельность.
Так пролетела осень.
В воздухе танцевали вальс огромные пушистые снежинки. И всё, от тёмных крыш и нахохлившихся прохожих до веток деревьев, покрываясь снегом, становилось похожим на декорации к сказке. Мороз давно разрисовал узором из искрящихся ломких линий окна домов. И фигуры людей, которые готовились к празднику, причудливо расплываясь за стёклами, а яркие огни с ёлок, казалось, могли заполнить цветным светом всю улицу. В комнате было тепло и уютно, тихо потрескивал совсем не дымящий камин, который я создал с приходом первых холодов. Я настолько привык к завораживающему танцу пламени, у которого мы с Ирэн коротали деревенские вечера, что только ждал повода изменить обстановку своего жилища. Леша был в восторге — говорил, что у камина ему проще готовиться к зачётам и экзаменам. Знания словно сами по себе отпечатывались в памяти. Родители же новой детали комнаты просто не видели.
