Тимофей Алексеев - Дети заката
— Ну вот вроде и всё. Остальное — потом, после встречи в Буранове… Мой совет всем — забыть об этом. Не было ничего! Бред, галлюцинации. Проще жить будет. Да нам никто и никогда не поверит, с чем мы столкнулись. Это за пределами понимания, и одна дорога после этого — в дурдом!
Дмитрий с Ведеей проснулись до солнца. Лежали молча, не шевелясь и не открывая глаз, освобождаясь от сна. Ждали рассвета, первых лучей. По дыханию Ведеи Дмитрий понял, что она уже давно не спит.
— Ты что-то видела во сне? Молчание какое-то нехорошее.
— Волхв пришёл сегодня с князем. Пока он ищет брата, Леший… Сегодня я увидела: он здесь. Он терем для меня отстроил и грезит видеть в нём женою.
— Тебя? Но как же я?
— А нас связали не земные нити, поэтому мы памятью живём.
— Чудно ты говоришь и непонятно…
— Придёт прозрение потом. Сейчас вернуть мне косу должен князь, абы не заплутать во времени твоём… Только сегодня и твои гости будут, много гостей будет сегодня. А вот сестра моя первая придёт, та, что блуждает ещё по дорогам да лесам вашим. Но не просто она ходит — мир ваш понять хочет, травы для тебя ищет, я попросила её. Она найдёт и принесёт, сколько тебе будет надобно… Вставай, Дмитрий! Солнце сейчас всходить начнёт, нам на берег надо. Мы не должны пропускать рождения его, так как с ним мы оживаем и теплом его живительным напитываемся, чтобы тело наше за ночь не остывало.
Дмитрий сел, переваривая услышанное.
— Я понял так, что скоро ты уйдёшь… А как же ребёнок, о котором ты говорила?
— Я знаю, время ваше скоротечно. Вот потому-то и уходить мне надобно сейчас. Я ведь говорила тебе, что у вас время летит, как водопад, а я из другого. И всему племени уходить надо, иначе в одночасье состарятся и уйдут в мир иной… Волхв вовремя пришёл. Он нашёл нас, так как, видно, всё он знает, а иначе не был бы волхвом.
— Так… Когда ты уйдёшь?
— Я уйду самая последняя, поверь мне. И ты меня проводишь в этот путь. Я не хочу, чтобы ещё кто-то был при нашем расставании. Тайна наша не должна быть никем раскрыта. Это нужно для будущего нашего сына, чтобы он мог спокойно жить с тобою в вашем мире.
— Но многие знают о нас — с ними-то как?
— Ну, об этом и печалиться не надо. Они всё забудут здесь же, у тебя, как только захочу… Попьют медов, которые поспели, — в твоих же погребах их настояла. Но ты не пей! Иначе память потеряет всё, что нам дорого с тобой. Всё, что я тебе шептала, хмельная пена унесёт в мир темноты и страха. И ты начнёшь плутать, как в детстве у села, ища тропинку. Кричать и звать на помощь будешь с осознаньем, что где-то я была. Потом почти придёт к тебе успокоенье. Поверишь: что привиделось — мираж… Но только ночью не найдёшь покоя. Мои глаза мерещиться повсюду будут, слова мои и жар дыханья. Но так недолго потерять рассудок. Поэтому не пей! Не приноси и мне страданья! Я в мыслях жить буду тобой, меня ты только помни… Сейчас пойдём, лучи уже ласкают землю, и нам пора в лазори окунуться, почувствовать тепло и выдохнуть луны сиянье, сковавшее дремотой тело.
На берегу кто-то уже был. В тумане, что поднимался над рекой, изваянием стояла молодая женщина. На низкую ветку кустарника она вязала зелёную ленточку. Дмитрий за руку задержал Ведею:
— Это твоя сестра?
— Да, это она, Снежа. Мне жаль её: она ещё не знает, что скоро путь обратный предстоит.
Ведея подошла к сестре, приобняла за плечи, и они молча опустились на росистую траву. А солнце уже играло на ветвях. Из-под розового покрывала тумана тихо вздыхала река. И только у крутых берегов, где туман разрывался, серебряной рыбой блестела вода.
Дмитрий отошёл в сторону, чтобы не мешать женщинам творить свои молитвы, но искоса ловил оценивающие взгляды новой женщины, появившейся на его берегу. Он ухмыльнулся весело: оказывается, во все времена женщины остаются женщинами. И вот даже здесь, на молитве, сестра Ведеи оценивала выбор своей сестры. Он прошёл по берегу до одинокой берёзы, стоящей на самом краю обрыва, сел на землю, прислонившись к ней спиной.
— А она тёплая… — прошептал он, — действительно живая… Только скоро её не будет: уйдёт со следующим половодьем.
Берёза наклонилась уже в сторону обрыва, и лишь часть корней связывала её с живым миром. Половина же корней уже просто висела с высокого берега, и в них запутались комья земли с жёлтой травой. Она тоже цеплялась за жизнь, как человек, не хотела выпускать из корней то, что у неё осталось. Но она ещё жила, шумела листвой на лёгком ветру. Может, жаловалась Дмитрию на свою судьбу, рассказывала, что последнее лето зеленеет и что весной, когда у неё набухнут почки, она вместе с куском обрыва уйдёт в мутную весеннюю воду, где её закрутит половодье и с поломанными сучьями выкинет на отмель уже мёртвую. И на ней никогда уже не будут распевать птицы, и уже никто не сломает веток на венок или просто на банный веник. Только вот помочь ей было некому. Дмитрий погладил ладонью шершавую кору берёзы. Ему показалось, что с теплом дерева он поймал мысли её.
— Всё когда-то кончается, на каждого отпущено своё время, вот и тебе тоже…
И то ли налетевший ветерок, а то ли сама погибающая берёза в ответ тихо зашумела листвой. И вылетевший земляной ком из корней полетел вниз по яру, рассыпаясь на мелкие кусочки. И тихо захлюпали о воду земляные комочки.
С низовья реки был далеко-далеко слышен лодочный мотор. Он то пропадал, то выплывал тонким звуком, вырвавшись из-за очередного поворота реки, а то, попав на мель, фыркал, как недовольный конь. Дмитрий долго прислушивался, вглядываясь в речную даль, пока не заболели глаза от ряби на воде.
— Это Сохатый! Вчера никто не спускался вниз.
Уже через полчаса, пройдя последний поворот и выйдя на прямое плёсо, вылетел милицейский «Прогресс».
А вечером чёрный джип с синей отключенной мигалкой остановился у ворот дома Лешего.
Ведея будто замерла на середине комнаты:
— Встречай гостей, а я на стол накрою. Всё близится к концу. Или к началу…
— Я что-то не пойму… О чём ты?
— Потом, я ночью объясню. Веди гостей, а мне поможет здесь сестра.
Приехавшие двое незнакомых мужчин с Колей Колесниковым прошли в беседку в кедровнике. Познакомившись с Лешим, они сели на широкие лавки, и Валентин Михайлович, старший из приезжих, попросил истопить баньку. Леший не удивился просьбе, так как все приезжающие, особенно городские, всегда рады настоящей бане, занёс дров и растопил каменку. Тут же у беседки, где было старое кострище, развёл костёр.
Огонь быстро побежал по смолёвым дровам и разгорелся жарким пламенем. Живой огонь, он располагает к беседе. Да и чай на костре, настоящий, живительный, язык развязывает. Леший посмотрел на старшего:
