Надежда Кузьмина - Тимиредис. Летящая против ветра
— А ты не дурак!
Вздохнул и замолчал. Потом протянул руку и тоже стал почесывать морду Прибоя. Коня наше внимание, похоже, устраивало.
— Спросить можно? — решилась я.
— Попробуй, — отозвался он после паузы.
— Что, как ты думал, было в моём настое?
— Тим, сколько тебе лет? — непонятно ответил он вопросом на вопрос.
— Двенадцать. В октябре тринадцать, — я решила, что тайны в этом нет. — А тебе?
— Мне скоро четырнадцать.
И снова замолчал.
— Так что ты там искал? — повторила я.
— Хочешь знать? — совершенно неожиданно разозлился он. Слова вылетали змеиным шипением из сжатых губ. — Мой позор!
— Ыы-ы? — обалдела я.
— Ладно, — плечи парня как-то обмякли. — Ты после этого не захочешь говорить со мной, но, думаю, так даже лучше. Предыстория проста. Когда умирала моя мама, она взяла с меня клятву, что до двадцати лет я останусь девственником. И я поклялся. И собираюсь сдержать слово, чего бы мне это ни стоило. Она просила из последних сил, понимаешь? И я знаю, она следит за мной оттуда…
— Твоя мама умерла? — спросила я, чтобы заполнить тишину. Сказанное не лезло ни в какие ворота. В деревне девки и парни теряли невинность в тринадцать-четырнадцать. В пятнадцать-шестнадцать часто были уже женаты или замужем и ждали детей. Меня в первый раз попытались изнасиловать то ли в восемь, то ли в девять. Вспомнить жутко. А тут до двадцати! К чему такие странности?!
— Шесть лет назад, — отозвался он.
— Моя вообще умерла, едва родила меня, — вздохнула я. — Так и что дальше?
— То дальше. Юбки крутятся вокруг меня уже года три. Все им что-то надо! Но я просто сбегал. И надеялся, что так и буду жить. Что смогу легко исполнить клятву. А потом на моем пути попался ты! — голос звучал чуть ли не обвиняюще. — И это — позор!
Я повернула голову, с недоверием уставившись в горящие темные глаза. Он что, всё-таки спятил?
— Что позор?
— То, что мне нравится парень! Это плохо, противоестественно!
Нет, наверное, я туплю. Что-то не так поняла. Из того, что он сказал, следует, что я ему нравлюсь? Или нет?
— Ничего не понимаю… Ты ж меня терпеть не можешь? — выдала я вслух.
— Слушай по порядку. Потом ты возненавидишь меня, но, повторяю, это будет к лучшему. Так мне станет легче. Я со свитой переезжал Зану вброд, мне сказали, что так добраться до дороги на Китовый Киль быстрее, чем делать крюк до моста. А потом, ни с того ни с сего, Прибой подо мной как взбесился — стал биться, вставать на дыбы. Пока не завалился набок. Что случилось, я понял уже тут. Потом сам посмотришь, у него на крупе не до конца зажившая рана — кто-то выстрелил в него из маленького арбалета. Причем не простым болтом, а начиненным какой-то гадостью. Возможно, болт был с кислотой, поэтому конь и потерял разум от боли.
— Ничего ж себе! А что же делала свита? Почему не помогла? — выдала я, не думая.
— Потому. Это другая история. Слушай дальше. Прибой придавил меня под водой. А вода — ледяная. Пока я выпутался из стремян, совсем обессилел. Кажется, потерял сознание. Следующее, что помню, — это твое сердитое лицо и как ты влепил мне затрещину на берегу. Потом снова провал. А затем я очнулся у костра и обнаружил, что кто-то меня переодел. Включая штаны. Понимаешь?
Я кивнула. Если б я потеряла сознание, а придя в себя, поняла, что кто-то раздевал меня догола, точно бы задергалась. Хотя… он же парень. Разве их можно изнасиловать? Но, судя по его реакции, можно.
— Потом ты меня грел, кормил. Лечил той самой микстурой. И держался недружелюбно, будто я тебе чем-то сильно не нравлюсь. Я решил было, что ты тоже из людей отчима, но тогда непонятно, зачем ты меня спас.
Так. Там есть еще и отчим. А родной отец где? Но пока помолчу. Захочет — расскажет позже.
— Ты лег спать по другую сторону костра, накрывшись этой смешной юбкой. Ты вез платье для своей подружки, Бриты, да? Она симпатичная… Ну, это я к слову. А тогда я смотрел, как ты лежишь и трясешься от холода. Тебя так знобило во сне, что я почувствовал себя гадом — ведь простудился ты из-за меня. И твой плащ тоже забрал я. Ну, я взял плащ и перебрался к тебе. Лег со спины, укрыл нас обоих. Руками старался не трогать. Я помню, ты говорил, что этого не любишь. Вот тогда-то это и случилось…
— Случилось что? — испугалась я.
— Я услышал стук твоего сердца прямо у моей груди. Сначала не понял, думал, это моё собственное. А оказалось, моё бьется с твоим в такт. Удар в удар. А еще меня потянуло к тебе так, что стало больно. Но ты — парень! Это позор! — в голосе звучало отчаянье. — Потом, когда мы брели по пустой заснеженной дороге, я шел сзади и смотрел на тебя. Ты такой маленький, хлипкий. Я все ждал, когда ты сдашься и скажешь, что устал? А ты шел и шел. А потом запел. Ту самую песню, что я люблю больше всего. И так чисто, звонко… у тебя замечательный голос. Будет жаль, когда он сломается. Я не выдержал, подхватил. И тогда ты замолк, как отрезал. Мне казалось, что ты понял, как я на тебя смотрю. И презираешь меня за это. Вечером, на сеновале, ты не дал себя обнять. Но потом грел мои руки… а я сходил с ума от счастья. А на следующий день, у ворот в город, ты просто решил тихо исчезнуть. Я догнал тебя, а ты отверг моё имя и ту малость, что я мог предложить, как грязь.
Я слушала эти короткие фразы, не догоняя смысла. Не может быть! Встретил на дороге побродяжку и?.. Он разыгрывает меня, точно, разыгрывает.
— Когда я увидел тебя, входящего в класс, сначала обрадовался. А потом решил — это все подстроено! Не может быть таких совпадений! И того, чтобы я сам влюбился в мужчину, тоже! — он выплескивал слова с каким-то отчаяньем, уже не подбирая выражений для того, что говорил. — Я решил, что ты подпоил меня приворотным зельем. И будешь доводить до тех пор, пока я не сломаюсь и не сбегу с территории школы. Тут меня достать нельзя, а условие соблюдено — я в границах герцогства. А там меня ждет смерть, я это понимаю…
Я почувствовала, что схожу с ума. Какое условие? Как влюбился?
— Теперь я знаю, ты тут ни при чем. Ты просто спас меня там, на реке. И оказался в том месте не потому, что караулил, а потому, что сам шел сюда. И ты не виноват в моих чувствах к тебе. Ну вот, теперь тебе всё известно. Ты меня презираешь?
В голосе звучала дикая боль. Выходит, я вытащила его из воды только затем, чтобы погрузить в пучину беспросветного отчаянья…
— Можно, я спрошу? — посмотрела на его склоненное лицо.
— Спрашивай.
— Тебя больше гнетет то, что ты влюбился, или то, что я — парень?
— Что я влюбился в парня, — грустно хохотнул тот. — Если серьезно, то второе больше. Я не подозревал, что такое может случиться со мной. — И вскинулся: — Если расскажешь кому-нибудь — убью!
