Борис Сапожников - Театр под сакурой
— Покажите нам тот фокус со стрельбой! — неожиданно донёсся до нас голос из толпы поклонниц Марины. — Да, да, покажите, покажите! — поддержали его другие голоса.
Мы с Мадзаки обернулись к ним, тайсё при этом снова наполнил чашечки тёплым сакэ и подал одну мне. Мы выпили, наблюдая за вынувшей свой здоровенный револьвер Мариной. Она сняла шарфик и попросила завязать ей глаза. Она навела револьвер на дерево с бутафорскими яблоками — нажала на курок раз, другой, третий. Выглядевшие аппетитными румяные яблочки разлетались ошмётками крашеной бумаги.
— Она всегда стреляла очень хорошо, — усмехнулся я. — А вот на Перекопе только будёновку с меня сбить смогла, пока мы на стены лезли.
— Что вас связывает с Мариной-сан? — поинтересовался Мадзаки.
— Ненависть, Мадзаки-тайсё, — сказал я. — Она была в «Волчьей сотне» Шкуро-тёсё[39], я служил в Конной армии Будённого, штурмовавшей Перекоп. Мы рубились насмерть с его казаками в ледяной крымской степи, где меня Марина-сан и угостила сталью. Если бы Шкуро-тёсё не приказал ей не марать об меня шашку, что, мол, я и так помру, я бы с вами не разговаривал. Но я выкарабкался каким-то чудом и даже через Сиваш шагал, в обход основных укреплений Перекопа. Но уже после этого слёг на несколько месяцев и от службы в Конармии пришлось отказаться. Тогда-то меня, как более-менее грамотного человека, Тухаческий-гэнсуй и привлёк к работе над захваченными в Гражданскую БМА.
— У вас весьма интересная история, Руднев-сан, — вежливо кивнул мне Мадзаки, — особенно если помнить, что вам тогда было так мало лет.
— Да, — ответил я, — в Конармии я был, наверное, самым молодым бойцом, как и в КБ БМА.
— Я не очень понял последние слова, — уточнил Мадзаки.
— Конструкторское бюро, — я произнёс эти слова по-немецки, Мадзаки кивком дал понять, что понял мои слова, — БМА.
— Ловкие фокусы с оружием показывает Марина-кун, — усмехнулся Мадзаки, — а вы так умеете?
— Нет, — честно ответил я. — Я знаком с Мариной-сан ещё с Алексинской гимназии, там её за глаза звали кавалерист девицей Дуровой, за страсть к скачке, стрельбе и фехтованию. Я же был тихим мальчиком, более склонным к наукам, нежели к традиционно мужским забавам. Все были сильно удивлены, когда я отказался уезжать с матерью и братьями за границу, и даже пошёл воевать за красных.
— Но ведь пилотом меха вы были хорошим? — поинтересовался Мадзаки.
— Вполне, — кивнул я, — и командиром тоже весьма неплохим, хоть мне и не давали выслужиться выше шестой категории мне вряд ли дали бы, происхождение не то.
— Что вы всё цепляетесь за это происхождение? — удивился Мадзаки. — Одним подавай два десятка предков из самураев и землевладельцев, другим, наоборот, рабочих и крестьян, как у вас, верно? Человек важен сам по себе, предки, кем бы они ни были, не могут сделать его лучше или хуже.
— Я считаю примерно также, — развёл я руками, — да только официальная точка зрения нашего государства. Раз отец не рабочий или крестьянин, значит, доверия ему нет.
Все захлопали Марине, которая спрятала револьвер в кобуру. Девушки вокруг неё, казалось, были готовы подраться за право снять с неё шарф.
— Похоже, приме театра явно не нравиться внимание, что привлекла к себе Марина-кун, — усмехнулся Мадзаки.
И верно, часть журналистов переместились к Марине, оставив Асахико, снова зашипели вспышки, поднялись в воздух магниевые облачка. Приме это, конечно, очень не понравилось, она зло поглядела в сторону Марину и демонстративно покинула праздник. После этого он как-то быстро сошёл на нет. Мадзаки откланялся, военный министр покинул его, кажется, ещё раньше, остальные кадзоку также уходили один за другим, в общем, и не кадзоку тоже. За ними потянулись журналисты, собирая свои треноги и пакуя фотоаппараты в саквояжи и чемоданы. После них ушли поклонницы Марины, поклонники Асахико покинули вечер сразу же после неё. В общем, прошло минут двадцать и в садике остались только мы. Почти сразу заявилась бригада Тонга, принявшаяся разбирать столики и уносить на кухню спиртное и закуски.
Было уже далеко за полночь, и только когда пришли мои коллеги, я понял, насколько сильно хочу спать. Хорошо, что этой ночью у меня не намечается никаких эскапад.
На сей раз торговец амулетами и талисманами прикатил свою тележку к театру ранним утром. Услышав перезвон множества его колокольцев, Накадзо вышел в тёплом кожаном плаще прямо поверх пижамы.
— Он следит за мной, — протягивая Накадзо амулет, явно выбранный наугад, заявил продавец. — Каждую ночь приходит во сне и говорит со мной. Говорит, что где мы я не прятался, как бы не скрывался, он, всё равно, найдёт меня. Найдёт и… Он говорит мне мерзости, что станет делать со мной тогда.
— Кто это — он? — спросил у него Накадзо, откладывая амулет и рассматривая другой. Не смотря на плавные движения и спокойное лицо, он отлично видел насколько взвинчен продавец.
— Мальчишка с чёлкой, падающей на глаза, — ответил тот. — Он безумец, абсолютно безумен.
— Не думал, что тебя может напугать какой-то сумасшедший мальчишка, — сказал, словно плетью огрел, Накадзо, стараясь таким образом привести продавца в чувство.
— Он приходит каждую ночь во сне, — протянул в ответ продавец. — Я не могу. Боюсь уже глаза закрывать. Он говорит, что стоит мне остановиться и он найдёт меня, вот потому я не ночую дважды на одном месте, катаю лавку по всему Токио и останавливаюсь только когда ноги отваливаться начинают.
— Не трясись, — снова осадил его Накадзо. — Мы прикроем тебя. Пора разрешить эту твою проблему.
— Каким же образом? — Продавец никогда не позволил бы себе при других обстоятельствах разговаривать с Накадзо таким тоном.
— Враг должен найти тебя, — ответил Накадзо, — но найти там, где это выгодно нам, где мы сможем сразиться с ним на наших условиях. Ты осядешь вот здесь, — он протянул продавцу банкноту с написанным адресом и взял наугад амулетик в виде кошки с поднятой левой лапой, — и будешь ждать своего мальчишку или кого угодно. Мы будем рядом и поможем тебе.
— Ловля на живца, — рассмеялся продавец, откинув голову, — малька при этом, как правило, съедает щука!
— Не мели чепухи, Татэ-сан, — хлопнул кулаком по лавке Накадзо. — Я сказал, что мы прикроем тебя, значит, прикроем.
Он развернулся, запахнул полу кожаного плаща и вернулся в театр. Продавец же развернул свою лавку на колёсах и укатил прочь.
Юримару сидел на полу, поглаживая рукоятки своих мечей. Кагэро отсутствовала, а вот Миура со своим гигантом стояли перед ним, как будто для доклада. В общем, мальчик именно докладывал седоволосому самураю, точнее отчитывался перед ним.
