Виктор Демуров - Зарницы грозы
Сожрать Волх, конечно, мог, но разве что в качестве наказания. Да и что ему человек? Мошка. Баюн покачал головой.
— Я ж тебе говорил, Емеля. У Навьего царства с Тридевятым судьбы переплетены. Одно в другое проникает. А Волх нам даден Светлым Князем. Если демон своевольничать начнет, тогда его приструнять придется. Но без него мы не выживем, растерзают нас. Да вон у твоего Хидуша тоже свой демон.
— Тьма всегда тьма, — сказал Емеля. — И у человека внутри есть тьма. Но он должен с нею бороться.
— Ну ты сейчас вообще не о том. Мы про живых тварей, а не про тьму внутри.
— Тебе их жалко, что ли? Баюн, да ведь демонов нельзя жалеть! Только праведники великие на это способны. Иначе сам не заметишь, как падешь.
Вот в этом весь Емеля. Видеть что-то одним глазом, а выводов сделать — на летопись.
— Я к тебе вот с чем, — сказал Баюн. — Ты о мертвой царевне знаешь?
— Знакомо звучит. Может, слыхал когда. А что?
— Это не сказка, а быль, оказывается. — Баюн пересказал слова верховного навы, умолчав о том, от кого их услышал. Емеля наморщил лоб.
— Интересные дела... Знать бы, да! Ты к Федоту-стрельцу не ходил? Он по миру много ездил, поболе моего. Вдруг видел что. Ведь если вправду Елена Премудрая где-то спит, мы Финиста запросто извести можем.
— Не хочу я его изводить, — испугался Баюн. — Ты что?
— А чего хочешь? Еще одного темного царя?
— Мне не по себе, что он престол подгреб, это верно. Но пусть по-хорошему уступит. Пусть будет честно: бояре подумают, людей послушают и приговорят, кому быть на троне. Финисту — так Финисту. Еще кому — пусть другой и царствует. А Финист никого слышать не желает. Власти отведал и опьянел. Я не к тому, что он плох сам по себе, хотя у меня на него и зуб давешний. Я к тому, что часть народа он против себя настроить может.
— Путано ты говоришь, Баюн, ох путано. Сам-то в это веришь? Проще все. Навь Тридевятое пожрала. Против этого нам выступить и надобно.
Хорошо, что Емеля дурачок, и никто его всерьез не принимает! Баюн с ним простился, попросил, если об Елене Премудрой прознает, сказать, а сам направился к Федоту. Старик жил на прежнем месте, дом потихоньку починял.
— Елена Премудрая? — переспросил он. — Машка, а Машка! Подь сюды.
— Что такое, касатик?
— Помнишь, я книшку печатную привозил? Было же там что-то про мертвую царевну?
— Было, помню. Тебе принести?
— Неси.
Книжка была большая, ветхая. Языка ее Баюн не распознал. Мелкие буквицы, угловатые. От страниц неприятно пахнет. Рисунки — где страшные с чудищами, где непонятые. Шары какие-то на тонких обручах или солнца трехлучевые. Марья пролистала, ткнула в картинку:
— Вот она, царевна Елена.
Рыжая, тонкобровая, глаза чуть с косинкой. Или кажется так — они закрыты, не разобрать толком. Платье черное с серебром. Гроб хрустальный на львиных лапах стоит. Вокруг, зыбко — фигуры. Руки царевны сложены на груди, и в них золотой венец. Вроде человек, а чем-то неземным от картинки веет, словно та сама по себе волшебная.
— Это точно она? — спросил Баюн.
— Она. Я этот язык немного знаю, — ответила Марья. — Но если про нее правда, то найти Елену никому из простых людей не удастся. Гроб ее стоит на острове Буян, или Руян, в чародейском городе, спящем мертвым сном. Сон Елены охраняется крепко, а враги те стражи или друзья — неведомо. Пишут здесь и такое: мертвая царевна должна спать вечно, потому что мир наш ей только снится. И как только Елена пробудится, мы все исчезнем.
— Страшилки, — сказал Баюн. — Не может же царевна сниться сама себе. Она тогда тоже исчезнет. Небось, навы вставили, чтобы ее никто не стал искать. А что за остров Руян?
— Этого никто не знает. Он может быть вовсе не в нашем мире.
— Финист Елены опасается — значит, ближе, чем нам кажется. — Федот захлопнул книгу. — Тебе спасибо, рысь, дал мне, над чем подумать. Я было решил, ты наместнику с потрохами продался. А ты наш еще. Правда, кавардак у тебя в башке.
Никакой я не ваш, подумал Баюн, я свой собственный.
— Только про нас с тобой — помалкивай! — Федот погрозил ему пальцем. — Финист, аспид, на меня и так недобро косится. Тебе-то ничего, а я устал уже с царями бодаться.
— Вечно меня хотят куда-то перетянуть! — ворчал Баюн, по сумеркам возвращаясь домой. — Светлые, темные, царевичи, королевичи...
Ощутив на себе взгляд, он поднял голову. На резном столбе сидела большая сова. Сидела не шелохнувшись, точно была у столба навершием.
Рановато что-то для сов! Баюн вздыбил шерсть. Ноздри его вздулись, приоткрывая зубы.
— Кто ты, и что тебе надо? — спросил он угрожающе.
Сова качнулась, будто ванька-встанька. Что-то невидимое порывом теплого ветра пронеслось у Баюна над головой. Птица ошарашенно заухала, хлопнула крыльями, переступила на столбе, оскальзываясь когтями по мерзлому дереву. Посмотрев на первого советника, который точно не мог дать ей ответ, что произошло, сова взлетела и скрылась.
В то же самое время случились две вещи.
Во-первых, на Змиевой улице (бывшей Благочестивой) остановились сани. Из них под руку выбрался некто плешивенький, куцебородый, похожий на дитя человека и лесной нечисти. Холопы поспешно, прикрывая и озираясь, увели его в неприметный с виду домик.
Во-вторых, в Заморье, на улице Сойера (в честь Томаса Сойера, одного из Великих Отцов) остановилась груженая сеном телега, и с нее соскочил, отряхивая одежду, сонный и разбитый Оскар Зороастр. За ним прыгнул Тото. Занимался рассвет — время, когда Гудвин Зет обычно отходил ко сну.
Возраст начинает меня убивать, подумал Оскар, потирая больную задеревеневшую шею. Я и раньше-то был не очень крепок, а теперь от меня словно отваливаются части. Так перестает работать часовой механизм: сперва одна шестеренка,потом другая...
— Может, нам с тобой сдаться, а, Тото? — спросил он песика. — В тюрьме хоть кормят, и бегать все время не надо. Да и для чего бегать?
— Ты не чуешь? Пф!
— Что я должен чуять?
— Новое. Свежее.
Оскар понюхал воздух.
— Чье-то стираное белье?
— Ха, — тявкнул Тото. — Я говорю о другом. Вы, люди, никогда не чуете ни грозу, ни землетрясение, ни ураганы. А это такой же ураган, только в наших жизнях.
— У меня вся жизнь — ураган.
— Это потому, что ты перекати-поле. Настоящий ураган впереди, только держись.
Так уж получилось, что путь Оскара лежал с северо-востока на юго-запад. В каждом следующем городе становилось чуточку теплее, но Гудвин Зет все равно зябнул. Он достал из недр плаща флягу и потянул из нее. Тото ударил его лапой по ноге:
— А ну прекрати. Будешь пить — буду кусаться.
— Что тебе не нравится? — миролюбиво спросил Оскар.
