Мэри Стюарт - Сага о короле Артуре
Я положил руку на его поводья.
— Нет, Кадаль. Разреши мне поехать вперед, а сам держись чуть поодаль, ладно? Понимаешь, я… здесь почти не бываю один, а я привык к одиночеству. Это одна из причин, почему я решил ехать в лес.
И на всякий случай добавил:
— Ты не думай, мне с тобой хорошо, но просто мне иногда нужно… ну… поразмыслить в одиночестве. Не мог бы ты отстать шагов на пятьдесят?
Он тут же осадил лошадь. Откашлялся.
— Я же говорю, я тебе не хозяин! Поезжай вперед. Только будь осторожен.
Я повернул Астера на поперечную дорогу и пустил его в галоп. Он три дня простоял в стойле, и, несмотря на то что мы проехали уже немало, прижал уши и рванул вперед, по обочине дороги, заросшей зеленой травой. Нам повезло: туман уже почти рассеялся. Но местами он еще курился, и клочья его висели почти вровень с седлом, так что кони плыли через него, рассекая его грудью, как воду. Кадаль сильно отстал; топот копыт его кобылы казался лишь гулким эхом подков моего пони. Дождик утих, воздух был свеж и прохладен и напоен смолистым запахом сосен. Над головой с нежным шепчущим криком пролетел вальдшнеп; я задел головой мягкую еловую лапу, и она уронила горсть капель мне на лицо и за шиворот. Я встряхнул головой и рассмеялся; пони припустил еще быстрее, разметав грудью облако тумана. Я пригнулся к шее пони: дорога сузилась, и ветви хлестали нас уже не на шутку. Темнело; небо над вершинами сделалось уже почти черным, и лес катился мимо темным облаком, напоенным влажными ароматами. Стояла тишина — слышался лишь дробный топот Астера да редкие удары подков кобылы.
Кадаль крикнул, чтобы я остановился. Я послушался не сразу, и топот кобылы участился и приблизился. Астер насторожил уши, потом снова прижал их и попытался прибавить ходу. Я натянул поводья. Остановить его было нетрудно: он уже вспотел и немного устал. Он перешел на рысь, потом остановился и смирно стоял, ожидая, пока подъедет Кадаль. Гнедая кобыла тоже остановилась. Теперь единственным звуком в лесу было шумное дыхание лошадей.
— Ну, — сказал Кадаль, — получил что хотел?
— Да, — ответил я, — Только ты слишком быстро остановил меня.
— Надо возвращаться, а то к ужину опоздаем. А он шустрый, твой пони. Обратно тоже первым поедешь?
— Да, если можно.
— Я же говорю, это без вопросов, делай что хочешь. Тебя, конечно, не отпускают одного, но ведь это потому, что ты еще мальчик, и я должен следить, чтобы с тобой ничего не случилось, только и всего.
— А что со мной может случиться? Дома я всегда ездил повсюду один.
— Но ты же не дома. Ты еще здесь всех мест не знаешь. Ты можешь заблудиться или упасть с лошади и сломать ногу. Так и будешь валяться где-нибудь в лесу…
— Вряд ли такое может случиться, Кадаль. Тебе просто приказали следить за мной. Так ведь?
— Не следить, а присматривать.
— А, все одно! Я ведь слышал, как тебя зовут: «Сторожевой пес».
— Не надо смягчать! — проворчал Кадаль. — «Черный пес Мерлина» — вот как меня зовут, я сам это слышал. Но я не против, не думай. Я делаю то, что он мне велит, и не задаю вопросов. Но мне жаль, если тебе это досаждает.
— Нет, Кадаль! Что ты… Я не то имел в виду. Все в порядке. Только… только… Кадаль!
— Да?
— Так значит, я все-таки заложник?
— Не могу сказать, — ответил Кадаль деревянным голосом. — Ну что, проезжай, что ли?
В том месте, где остановились наши лошади, дорога была узкая: посредине разлилась глубокая лужа, и в мутной воде отражалось ночное небо. Кадаль натянул поводья и заставил свою кобылу отступить назад, в кусты, что росли вдоль дороги, а я выслал Астера вперед, мимо кобылы. Мой пони не любил лишний раз мочить ноги. Когда объемистый круп кобылы уперся в сплетение дубовых и каштановых ветвей, в чаше внезапно раздался треск ломаемых сучьев, и какой-то зверь выскочил из подлеска чуть не под самым брюхом кобылы и перебежал дорогу перед носом моего пони.
Обе лошади испугались. Кобыла всхрапнула и рванулась вперед, натягивая повод. Астер дико взбрыкнул, едва не выбросив меня из седла. И тут кобыла толкнула его, пони споткнулся, метнулся в сторону и таки сбросил меня.
Я тяжело приземлился у самой лужи, на мягкую лесную подстилку, но рядом с колючим сосновым пнем: еще бы несколько дюймов, и мне несдобровать. А так я отделался несколькими царапинами и парой синяков, если не считать подвернутой лодыжки. Когда встал на четвереньки и попытался опереться на ногу, меня пронзила такая острая боль, что черный лес вокруг поплыл.
Кобыла еще не перестала брыкаться, а Кадаль уже спрыгнул на землю, забросил поводья на сук и склонился надо мной.
— Мерлин… господин Мерлин… ты не ранен?
Я расцепил сжатые зубы и принялся неуклюже растирать руками лодыжку.
— Нет. Вот только нога…
— Дай гляну… Нет, сиди тихо. Клянусь собакой, Амброзий с меня за это шкуру спустит!
— Кто это был?
— Кабан, похоже. Для оленя мелковат, для лисы слишком велик.
— Да, я так и подумал. По запаху понял. Что там с пони?
— Да он, наверно, уж на полпути к дому. И надо ж тебе было выпустить поводья!
— Извини. Перелом?
Его руки осторожно ощупывали мою лодыжку.
— Да нет, не похоже… Нет, точно нет. Ты сам-то в порядке? Ну-ка попробуй встать… Кобыла довезет нас обоих, а я хочу по возможности вернуться домой прежде, чем твой пони вернется без всадника. Если Амброзий его увидит, меня точно скормят миногам.
— Ты же не виноват! Неужели он так несправедлив?
— Он решит, что я виноват. И будет прав. Ну, вставай.
— Нет, погоди. И не беспокойся насчет Амброзия. Пони не убежал, он остановился и стоит на дороге. Поди и приведи его.
Кадаль склонился надо мной. Я видел его смутный силуэт на фоне неба. Он поднял голову и посмотрел в ту сторону, куда я указал. Кобыла стояла тихо, только прядала ушами и нервно косила глазом. В лесу было тихо — только где-то заухала сова да вдалеке, на грани слышимости, эхом отозвалась ей другая.
— Да тут в двадцати футах ничего не видно! — сказал Кадаль. — Я его не вижу. Ты что, слышал, как он остановился?
— Да.
Я лгал, но сейчас было не время и не место объяснять правду.
— Ступай и приведи его. Пешком. Он не успел убежать далеко.
Он уставился на меня, потом без единого слова поднялся на ноги и пошел по дороге. Я видел его изумленное лицо так же отчетливо, как при дневном свете. Мне вдруг вспомнилось лицо Кердика тогда, в Королевской Башне. Я прислонился к пню. Я чувствовал, как болят мои ушибы, лодыжка ныла, но, несмотря на все это, на меня нахлынули восторг и свобода, которые приносит с собой сила. Ощущение было такое, словно я хлебнул горячего вина. Теперь я знал, что не случайно поехал этой дорогой. Это был час, когда ни тьма, ни расстояние, ни время не имеют значения. У меня над головой через дорогу медленно проплыла сова. Кобыла насторожилась и проводила ее взглядом — но не испугалась. В небе попискивали летучие мыши. Я подумал о хрустальном гроте, о том, как Галапас принял мой рассказ о видении. Он не смутился, даже не удивился. Я внезапно подумал, а что сказал бы об этом Белазий. И понял, что он бы тоже не удивился.
