Карина Демина - Королевские камни
Нельзя поддаваться.
Нельзя сходить с ума.
Почему? Разве безумие так уж плохо?
Ийлэ присела и зачерпнула горсть грязного подтаявшего снега. Стиснула до боли, вялой, далекой.
…мама плясала под дождем, и молнии садились на ее ладони, точно белые птицы, она же со смехом подбрасывала птиц в воздух.
…и те взлетали…
…не птицы, но сонмы белых бабочек, от которых сам воздух дрожал и вода закипала.
…она не всегда успевала, и тогда молнии рассыпались белым пеплом. Грохотало. Пахло грозой, долго пахло, и от маминых рук, и от платья ее, которое потом сжигали в камине… и мама, глядя, как огонь пожирает обрывки ткани, печалилась. Почему?
Потому что те молнии умирали.
— Будь осторожна, — шепнул отец. — Ты можешь взять их силу… кровь позволит…
…та кровь, о которой он промолчал.
…и почему не рассказал раньше? Берег? От чего? От кого? И что было бы с Ийлэ, не случись война?
Не время для подобных вопросов. Тучи близко. И ветер пробует Ийлэ на прочность, ласкается к ногам, дергает за подол юбки, которая, напитавшись влагой, липнет.
Снять бы…
А почему и нет? Без юбки будет проще…
Ветер смеется. Или не он, но отец… он ведь здесь похоронен, и земля помнит. У земли на редкость хорошая память, и если ей дать силу…
Она проснется. Рано или поздно, но проснется сама. Нельзя вмешиваться в естественный ход вещей, разве что безумцу. А Ийлэ уже почти безумна. И смех она слышит явно.
— Папа?
Гром отвечает.
Небо дрожит, не небо — щит стальной, по которому бьют молотом, а звезды-подвески звенят, но держатся. Не будет у Ийлэ мешка со звездным горохом. Не будет ожерелья, равного которому…
Смех становится громче. Отчетливей.
Она оборачивается.
Никого. И ничего. Черная громадина дома. Ставни, и те заперты. И правильно, не след подсматривать. Не сегодня, не в эту ночь. Ийлэ стягивает платье, мокрое, липкое и неудобное. А ветер заливается, ласкает, уже не ледяной — горячий.
И дождь идет.
Умыться можно.
Нужно.
Ийлэ подставляет сложенные лодочкой ладони, набирает воду и пьет, мучимая внезапной жаждой.
— Не спеши, — советует тот же голос, которого не существует. — И все получится.
— Я не знаю…
— Знаешь.
Голос не желает слушать возражения, и сомнения Ийлэ ему не понятны. Он уверен, что все-то получится, а в небе грохочут крылья грозовых птиц.
Надо спешить.
И в грязь летят нижние юбки и чулки шерстяные, колючие… вот так-то лучше… Ийлэ становится на цыпочки, раскидывает руки навстречу грозе.
— Я здесь! — Ее голос тонет в громовых раскатах. — Я здесь и вижу вас!
Тучи рвутся. Расползаются гнилым тряпьем, и в прорехах чернотой на черном небе кружат птицы. Они спускаются ниже и ниже, разглядывают Ийлэ. Клекочут. Обсуждают.
Сочтут ли достойной?
Сердце обрывается… и останавливается. Вот-вот и смерть. И хорошо. Что может быть лучше смерти в грозу? Ийлэ облизывает губы в предвкушении…
Ну же!
А птицы все кружат, не смея решиться. И белым бутоном в подбрюшье туч расцветает первая молния. Получилось?!
Ийлэ видит ее. И руки тянет и не дотягивается, поскольку молния обманчиво близка, но все ж недосягаема. Она застывает, чувствуя, как ноют от напряжения ноги, и спину сводит судорога, и пальцы леденеют.
Ей очень нужно!
Хотя бы одну… одну-единственную, такую, которая не рассыпалась бы пеплом, не превратилась бы в бабочек… не для себя, но для пса. Он не выживет без молнии.
А Ийлэ — без него.
Капля прирастает так невыносимо медленно, и вытягивается, и все-таки срывается с нити, летит на Ийлэ, разворачивая белые крылья. Падает прямо в руки.
Горячая.
— Здравствуй, — шепчет Ийлэ молнии.
Касается губами. Горькая. И сладкая, как первый мед… терпкая… хмельная. Сила льется, наполняя все тело Ийлэ, меняя его… и ее много, столь много, что в какой-то момент Ийлэ понимает, что не справится с этой силой.
Кровь?
Выходит, ее кровь не столь хороша…
…и сила рвется, вот-вот прорвет тонкую оболочку тела… и само это тело — слишком слабое, чтобы выдержать жар молнии.
Надо выплеснуть силу, или Ийлэ сгорит…
…или выдержать, потому что, выплеснув, она вновь останется пустой, как и прежде…
Ийлэ облизала пальцы, которые сладко пахли грозой. Выдержит. У нее почти получилось.
Она стояла, покачиваясь под дождем, который становился все сильней и сильней. И капли касались кожи, каждое прикосновение было болезненным, но эта боль казалась сладкой как никогда. Ийлэ не то стонала, не то плакала, застыв на грани, не способная сделать и шага.
И не нужно.
Просто стоять.
Ждать.
Гроза закончится сама собой… и молния, растворенная в крови Ийлэ, угомонится.
Уговорила.
Ждала.
И дождалась просвета, которого хватило, чтобы вдохнуть. И этот вдох наполнил легкие пламенем, Ийлэ закашлялась, согнулась, зажимая рот руками, боясь одного — не удержать огонь…
— Ийлэ!
Серая тень растворилась в дожде. Спряталась. И возникла сзади, стиснула Ийлэ, прижала к себе.
— Что ты творишь?
Творит.
Что-то творит, сама не зная, что именно. Ее ведь учили танцевать под дождем… и молнии держать в руках, отпускать их, в небо ли, в землю, наделяя ее силой… и этой силы хватало, чтобы очнулись от спячки корни, расползлись бледными змеями, глотая талую воду, чтобы отозвались благодарно зеленью первых ростков.
Для этого и нужна сила.
А она, Ийлэ, нарушила правила. Взяла молнию себе, выпила всю, без остатка, и теперь…
— Давай в дом… — Он, огромный и неповоротливый, не позволяет ей упасть. А лежа было бы легче, он тянет к дому, не понимая, что не успеет.
Поздно.
Тучи черные.
Небо черное.
И коконы молний видны отчетливо. Они появляются один за другим, вспухают, растут и лопаются беззвучно. Звуки вообще куда-то подевались. Ийлэ видит искаженное криком лицо Райдо, такое белое и в шрамах, которые теперь выделялись отчетливо.
Видит небо.
Землю.
Распахнутую настежь дверь.
И Ната, который бьется, пытаясь стряхнуть руку Гарма. К счастью, тот держит крепко. Понимает, чем опасна нынешняя гроза.
Она видит перепаханные тучи. И шары молний, которые летят медленно… так медленно, что Ийлэ теряется. И от растерянности, наверное, она делает единственное, на что способна: хватает Райдо за шею. Она прижимается к нему, напрочь промокшему, скользкому и горячему настолько, что собственный ее жар почти отступает. И не успевает сказать, чтобы он тоже обнял… он сам понимает.
Обнимает. Падает в грязь, перекатывается, пытаясь закрыть собой Ийлэ. Она хотела сказать…
