Мария Семенова - Валькирия. Тот, кого я всегда жду
А всё же не зря люди звали Мстивоя Ломаного воеводой. Мы издали поняли, что это был совсем не тюлень. Качался в воде обрубок бревна, способный удерживать на плаву человека. Потом я разглядела верёвку и две привязанные руки. Время от времени руки напрягались и жестоким усилием вытягивали к поверхности голову. Чайки бросались с криками, пытаясь клевать. Человек хватал ртом воздух пополам с водой, и голова снова тонула. Привязанный не замечал ни галдевших птиц, ни нашего корабля. Он ничего вокруг уже не замечал.
Наверное, кто-то решил подарить его Морскому Хозяину, как я чёрного петуха. Только я не мучила птицу, прежде чем утопить. Тут мне стало жутко и холодно, и кто-то другой, склонный всё примерять на себя толкнул меня в бок: так же сделают и с тобой, когда попадёшь в плен. А прежде ещё всё отнимут, что можно отнять у связанной девки. Ой мне!..
…Знать, о Морском Хозяине подумали все. Воевода хмуро промолвил:
— С Богами здешними я сам толковать стану, когда осерчают. А хуже будет, про нас скажут: струсили…
Корабль прошёл мимо бревна, и три молодца, быстро скинув одежду, с ножами в зубах перебрались через борт. Двое стали рубить путы, а третий обхватил человека поперёк живота. У того был привязан тяжкий камень к ногам. Этот камень едва не повлёк обоих на дно, когда пали верёвки. Упорен, знать, и на диво силён был незнакомец, коль до сих пор успевал взнимать себя к свету… другое дело, и вождь повернул корабль как раз вовремя. Да что говорить.
Лодья описала круг и приблизилась осторожно, на вёслах. Крепкие руки втащили на палубу всех четверых. Трое кметей были с головы до пят красны от холодной воды и жгучего ветра. Спасённый лежал на гладких досках, мучительно выгнувшись, раскинув окостенелые ноги, беспомощное нагое тело казалось мертвенно-серым, как скудная лесная земля. Он не открывал глаз, но руки по-прежнему судорожно сгибались, он запрокидывал голову, ударяясь о палубу затылком, и с лютым хрипом скалил ровные зубы: он был давно без сознания и всё ещё погибал в воде между тонущим камнем и плавучим бревном… Пока мы смотрели, он вздрогнул, и выпяченные рёбра перестали подниматься и опадать.
Сугубого приказа нам не понадобилось! Тот не кметь на лодье, кто тут растеряется. Двое припали на колени и начали сдавливать ему грудь, не позволяя сердцу умолкнуть. Мутная вода истекла из уст человека… Я вобрала в себя побольше воздуху, обняла губами его рот и с силой вдунула в горло. Это был молодой великан, сотворённый для праздника бытия: как позволить, чтобы ушёл с весёлого пира, чуть пригубив? Он так яростно сражался со смертью — и разрешить ему, уже спасённому, вдруг взять умереть? Ну нет. Слишком могучая жизнь обитала внутри холодного тела, ей надо было лишь немного помочь. У меня начало темнеть в глазах от глубоких вдохов и выдохов, но вот губы затрепетали, широкая грудь сама вобрала воздух, и человек закашлялся и застонал, заскрёб пальцами доски. Теперь надо было согреть его и дать отлежаться. Случись всё это около суши, можно было бы ещё присыпать землёй, возвращая на время в праматеринское лоно… Что поделаешь, берег давно пропал вдалеке. Ребята вынули из-под палубы два хороших меховых одеяла и дали мне толстую варежку. Я всунула в неё ладонь и начала тереть человека, гоня по жилам и жилочкам отяжелевшую кровь.
Он был красивый, хотя и очень замученный. Как раз такое лицо, какое могло бы нравиться мне: гордое, резкое, напрочь лишённое слащавой девичьей нежности. Крепкие скулы, прямой нос и тёмные брови над сомкнутыми глазами, как крылья. Если бы ещё не серый налёт страдания, старивший и искажавший лицо… Я подумала, какими будут глаза, когда у него хватит сил поднять наконец ресницы, прилипшие к худым мокрым щекам? И как он выглядит, когда улыбается? И что делать, если он захочет мне улыбнуться?
Мне вдруг стало совестно смотреть на него и показалось, будто меня застали за чем-нибудь нехорошим. А ведь на самом деле я лишь спросила себя: а если этот чужой, из моря вынутый человек как раз окажется Тем, кого я всегда жду?..
Я сменила уставшую руку и продолжала тереть. Я не знаю, подслушал ли неподвижно лежавший мои тайные мысли, но мне уже казалось — подслушал, и метилась ниточка между нами, готовая связаться маленьким узелком, и было стыдно и боязно, и подступала тоска. Наверное, с этим, как с Посвящением: нетерпеливо ждёшь, а пришёл срок — хотя на денёчек бы отложить!..
Плотица и воевода весь день чередовались возле правила. В прежних малых походах они ставили у руля каждого молодого кметя, даже меня, — мало ли что может случиться, ходишь на корабле, умей всё. Мы доспевали по-разному, иных суровый Плотица награждал подзатыльником. Мне таких наград не перепадало, и я не знала, что думать: щадил меня, девку? Или же вправду что получалось?.. Я, конечно, мечтала думать, что получалось. Но стоило подойти к правилу истинному умельцу, и сразу делалось ясно, в чём разница, кого корабль слушался едва-едва, а кого радостно и с охотой. Вот и теперь за полдня через борт не плеснуло ни единого разу.
Вызволенный зашевелился только под вечер, когда полнеба обняла медленная заря, а ветер начал стихать. Вождь тотчас велел затеплить в трюме маленький очажок. Чуть погодя и вправду раскрылись мутные, ничего не понимающие глаза… Блуд подал мне глиняную чашку. Волнуясь, я устроила голову человека у себя на коленях, и он потянулся губами и принялся глотать горячий, добротно сваренный мёд. Живая краска выступила наконец сквозь серую кожу… Блуд сказал:
— Вы с Яруном меня стерегли, а ныне я вместо него. Верно, судьба такая теперь?
Я ответила:
— Будешь с девками брататься!..
Под утро Плотица вывел корабль к маленькому островку. Он придирчиво выбирал место для стоянки. Воевода наблюдал за ним некоторое время, стоя поблизости, потом вдруг засмеялся и хлопнул его по спине:
— Всё выгадываешь, старая засоленная селёдка, не разобьёт ли в отлив?..
Парни, продрогшие и ворчливые после ночи под парусом, оглянулись и дружно захохотали. Опешивший кормщик, по-моему, в первый миг думал обидеться, но потом посмотрел на вождя и сокрушённо мотнул головой:
— Что за море! Не первый год здесь хожу, а всё попадаюсь.
Славомир говорил — их Варяжское море два раза в сутки тяжко вздыхало, наступая и отступая, и камни зло скалились там, где полдня назад прошёл бы самый грузный корабль. Ещё диво, которое я вряд ли когда-нибудь погляжу.
Лодкой завели якорь, бросили на берег мостки. Собрали подсохшего плавника и разложили между камнями костёр — воевода позволил сварить горячего, только предупредил, чтобы не было дыма.
К тому времени наш спасённый пришёл в себя окончательно. Любое движение болезненно отзывалось в измученном теле, но глаза прояснились — яркие, тёмно-серые, с желтизной возле зрачка. Он показался мне ещё красивее прежнего. Дуре-девке много ли надо?.. Тайно трепеща, я бегом принесла ему с берега жидкой горячей каши и тёмно-красного копчёного мяса на хлебной горбушке. Я даже нарезала мясо, чтобы легче было кусать. И тут подошёл воевода и сел подле него на скамью:
— Что скажешь, друг?
Я думаю, вызволенный успел уже распознать вождя. Он хотел приподняться на локте, но не получилось. Он сипло отмолвил:
— Я не твой человек, чтобы ты меня допрашивал.
Мстивой сощурил глаза, как будто хотел улыбнуться. Но не улыбнулся. Не торопясь поднялся и зашагал прочь между скамьями. Нежата, несший на берег свёрнутое одеяло, оглянулся и пригрозил:
— Будешь дерзить, велит воевода выбросить тебя за борт.
Человек смерил Нежату насмешливым взглядом:
— А я его не просил меня оттуда спасать… Молодой воин так и не выдумал, чем осадить. Я поставила мисочку на скамью:
— Ложку удержишь?
Он вывернул шею, чтобы меня разглядеть. Хмыкнул:
— Оружием балуешься, а голосишко девчоночий.
Вот я и увидела, как он улыбался. Но что-то мало радости было мне от этой улыбки. И ожидание праздника померкло быстро и невозвратно. Я ещё уговаривала себя не судить по первым словам, о которых он сам, скорее всего, потом пожалеет… но глубоко внутри уже знала: он не тот, за кого я сперва его приняла.
— Раньше меня иногда звали Некрасом, — дожёвывая хлеб, сказал человек. — А как я тут оказался, дела вам нет.
Я пожала плечами. Допытываться, ещё не хватало.
Днём, когда все проснулись, меня подозвал воевода. Он держал в руках Спату. Он часто сводил нас по двое — чтоб не засиживались. С иными ратился сам. Мне ещё не доводилось с ним драться. Я подошла, вспоминая о Посвящении, загодя чувствуя в животе знакомую ледовитую пустоту…
— Бери меч, — сказал воевода. Он смотрел на меня безо всякого выражения.
Я совсем неплохо дралась. Даже Плотица и Славомир удовлетворённо ворчали, отбивая иные мои удары. Я потянулась к ножнам… Рукоять мгновенно вылетела из ладони. Варяг обезоружил меня одним движением, настолько быстрым, что я его почти не заметила. Он сказал:
