Антон Фарб - День Святого Никогда
— …Оказать сопротивленье, восстать, вооружиться, победить или погибнуть! — весело закончил Огюстен. — Знаю-знаю, слыхали. Феликс, я тебе кто — желторотый студентик, что ты меня пичкаешь этой ерундой? Ты мне еще расскажи о Порядке и Хаосе!
— Порядок и Хаос — это очередная малоудачная попытка загнать этику в рамки логики. Дескать, если вас завалило лавиной камней — это проявление Хаоса, бесспорное Зло. А если вас замуровали в подземелье теми же камнями, но уложенными рукой каменщика — это уже Порядок, и своего рода добро… Чепуха, одним словом, полная.
«Если уж Огюстену невтерпеж о чем-нибудь поспорить, — подумал Феликс, — то пусть он лучше спорит об абстракциях».
— Согласен, чепуха. Ну а ваша концепция Абсолютного Зла — не чепуха? Как может быть абсолютным то, что определяется даже не рассудком, а… печенкой, селезенкой, задницей… в общем, неким инстинктом героев, которым прямо-таки свербит от желания победить или погибнуть?!
— Ты не понял. Мы не определяем, что есть Зло. Нет нужды, Зло само себя определит. И люди его увидят. Все люди, без исключения. Просто одним хватает смелости с ним бороться, а другим…
— Все, без исключения?! А как насчет магов? Уж они-то себя Злом точно не считали!
— Во-первых, маги — не люди. Были ими когда-то, но…
— Как удобно! Вешаем ярлычок «нелюдь» и — голову с плеч без всяких угрызений совести!
— А во-вторых, — сказал Феликс, поражаясь неуемной энергии Огюстена: его самого уже покачивало от усталости, — во-вторых, откуда тебе знать, кем они себя считали? Они ведь служили Хтону.
— Еще одна гениальная выдумка! Спишем все на дьявола. Бес попутал! Конечно, куда как легче валить все на Хтона, чем признать, что этот самый Хтон живет в людях. Во всех, — ехидно добавил он, — без исключения!
— Кажется, — задумчиво сказал Бальтазар, — я знаю, как можно победить Хтона…
— И как?
— Надо уничтожить всех людей. Тогда ему негде будет жить.
Феликс хохотнул, а Огюстен возмущенно засопел.
— Господа, господа! — заволновался Йозеф. — Вам не кажется, что этот спор свернул в какое-то странное русло?
— Да погоди ты! — отмахнулся от него Огюстен. — А вы, господа герои, вместо того, чтобы травить байки о самой большой хитрости дьявола — вы ведь это собирались сказать, по глазам вижу, что это! — лучше бы разъяснили бы мне самого Хтона. Что за дьявол такой странный, без антагониста? На каждого Ангро-Майнью всегда найдется свой Ахурамазда, я правильно понимаю? Тогда бедняга Хтон получается без хозяина. Кого он предал, что его назначили на такую гнусную должность, как Властелин Абсолютного Зла?
— А кто тебе сказал, что Хтон кого-то предал?
— Э… — опешил Огюстен. — Мне, конечно, далеко до Сигизмунда по части древних мифологий, но ведь все эти Иблисы с Люциферами были падшими ангелами, за что и получили по рогам от демиурга, верно?
— Хтон, — угрюмо сказал Бальтазар, — и есть демиург. Он создал наш мир. По образу своему и подобию. И если кто-то хочет постичь образ бога, пусть оглянется по сторонам.
У француза отвисла челюсть и округлились глаза.
— Ну, ребята-а… — протянул он восхищенно. — Это круто. Это по-геройски. Одним махом разрешить главное противоречие всех религий…
— Это какое же? — удивился Феликс.
— Если бог есть любовь, то почему мир полон ненависти? — рассеянно пояснил Огюстен. Его взор затуманился, и пальцы принялись выбивать какой-то ритм по столу. — Так-так-так… Выходит, бог есть ненависть, и… Стоп, а как быть с обратным противоречием? В смысле, откуда в мире любовь и этот ваш знаменитый нравственный закон? А, понял, все понял! — обрадовался он, как ребенок, разве что в ладоши не захлопал. — Во искушение! Чтоб сильнее мучались! Здорово, бог в роли больного садиста, такого еще не было… Слушайте, что ж вы раньше-то молчали?! Я бы об этом книгу написать мог, о тайной эзотерической религии ордена героев!..
— Нет, ты подумай! — усмехнулся Феликс и подмигнул Бальтазару. — У нас, оказывается, была своя религия. Тайная и… гм… эзотерическая. А мы ни сном, ни духом… Обидно даже!
— Только как-то это… — бормотал Огюстен, целиком погрузившись в свои мысли. — Как-то… э… ну… по-детски уж очень. Инфантилизм так и прет. «Бог меня ненавидит!» — очень смахивает на откровение от прыщавого пророка в разгар пубертатного периода. Не находите?
— Инфантильно? — переспросил Феликс. — Может, стоит тебе напомнить, кто затеял этот разговор? Я-то полагал, что теологические споры о природе Зла интересуют только студентов третьего курса. А ты, Огюстен, если мне не изменяет память, не доучился и до второго…
Огюстен пропустил укол мимо ушей. В таком состоянии он вообще был слабовосприимчив к чужим аргументам.
— Но если бог есть ненависть, и не в последнюю очередь — ненависть к собственным созданиям, то маги, выходит, есть инструменты в руках бога, то бишь Хтона… Этакие пыточные клещи, дыбы и тиски, чтоб изощренней издеваться над собственными креатурами. А герои, со своей ненавистью к магам, чудовищам и Хтону персонально, становятся, таким образом, тоже чем-то вроде…
— Помнишь, я тебе о слесаре говорил?
— Каком еще слесаре? — осекся Огюстен.
— О том, что мне трубу на кухне менял.
— Ну, помню…
— Хочешь верь, а хочешь не верь, но этот слесарь не испытывал ни малейшей ненависти к лопнувшей трубе…
Огюстен уже открыл рот, чтобы разразиться гневной тирадой в адрес критиканов, которые то и дело портят красивые умопостроения неуместными аналогиями, когда из прихожей донесся тяжелый глухой удар: входная дверь вздрогнула, и все сидящие в столовой на миг оцепенели. Потом удар повторился.
— Тук-тук, — побледнев, сказал Огюстен. — К нам гости.
Бальтазара будто подбросило. Опрокинув стул и едва не сбросив на пол канделябр, он метнулся в прихожую, не обращая внимания на предостерегающий окрик Феликса.
— Явился, мерзавец! — рявкнул испанец, открывая дверь.
По ногам протянуло холодом из передней, и Феликса пробрала дрожь.
— Возвращение блудного сына, — через силу усмехнулся он, чувствуя, как медленно расслабляется внутри него одна из тугих пружин, сжатых за сегодняшнюю ночь.
В прихожей кто-то упал, и Бальтазар грязно выругался.
— Тяжела отцовская рука, — хихикнул Огюстен, оправляясь от испуга.
— Эй, кто-нибудь, помогите мне! — крикнул Бальтазар и Йозеф, который сидел ближе всех к двери, сорвался с места.
«Какого дьявола… — подумал Феликс, медленно, как во сне, поднимаясь из-за стола. Ноги у него стали ватные. — Что еще случилось?!»
Бальтазар и Йозеф вернулись в столовую пятясь и волоча за собой бесчувственное тело. У Феликса сдавило сердце. Огюстен что-то прокричал, и подхватил тело за ноги. Втроем они подняли и опустили тело на диван. Бальтазар повернулся к Феликсу и отрывисто приказал что-то сделать; Феликс уловил интонацию приказа, но не смог разобрать его сути.
