Орландо Паис Фильо - Энгус: первый воин
— Но откуда у Бога столько смирения, преподобный отец? Став человеком, Бог смирил Себя и Свою высшую природу, а такого не сделал бы ни один норманнский бог, даже обманщик Локи. Как же христианский Бог мог принять такие условия, преподобный отец?
— Это Бог любви, сын мой… — ответил Ненниус с выражением бесконечной доброты на лице и взглядом, который наполнил меня теплыми водами необычайной доброты. И я понял, что этот человек любит меня, как мать любит свое дитя. И поэтому мне достаточно просто видеть его и понимать всю правду, таящуюся в его словах… Я чувствовал, как весь пропитываюсь этим чувством, и с этого момента мне стало окончательно ясно, что теперь я не могу не стать другим человеком.
— Отец мой! — воскликнул я. — Сравнительно с вашей добротой зло человеческое есть воистину бесконечный позор! И пора человеку прекратить уничтожать самого себя, если он может обладать такой силой и такими добродетелями! Ваш Бог действительно заслужил самой чистой, самой искренней преданности! И все могло бы быть настолько проще…
— Да, сын мой, но зло и несправедливость человека происходят в большей мере из-за его лености, чем сами по себе. Ну, а пока пора отдохнуть, сын мой.
И скоро я увидел другой сон, уже совершенно таинственный и наполненный ужасными событиями. Такими ужасами часто бывают наполнены сны, когда ночь отпускает на волю все наше безумие, которое мы сдерживаем днем.
В этом сне явились мне властные короли в роскошных одеждах, в изумительно украшенных коронах, в богатом и разнообразном вооружении. Над их головами рядом с коронами вращались разноцветные светящиеся кресты. Эти кресты меняли цвета и сияли, как звезды. Но вдруг каждый из королей превратился в какое-нибудь животное, и они начали пожирать друг друга самым кровожадным образом, словно волки, которые делят добычу. Те, кто еще секунду назад были благородными правителями, перестали говорить по-человечески, а лишь рычали, как звери. Они превратились в яростный клубок, шум стоял ужасный, и крепкие зубы рвали кусок за куском всякую плоть, возникавшую на пути их пасти.
Я проснулся, ничего не понимая. Сердце гулко стучало. Увиденное произвело на меня сильное впечатление. И наутро я, все еще взбудораженный воспоминанием об этом странном сне, нашел Эфрона, которому уже привык поверять все свои тайны. Я рассказал ему сон, и он, подумав, ответил:
— Ах, Энгус, поскольку сон твой удивителен, это дело Ненниуса. Только он может дать твоему сну какое-то объяснение, если оно вообще существует. Лично я вообще сомневаюсь, что сны имеют какое-то объяснение. Скорее всего, это просто бред и ничего больше. Но… послушай, что я скажу: если этот сон действительно тебя очень беспокоит, лучше рассказать о нем настоятелю.
— Спасибо тебе, Эфрон. Именно это я и собирался сделать.
После полудня я пошел искать Ненниуса и обнаружил его молящимся. Я подождал, пока аббат закончит молиться, и поспешил пересказать ему свой сон. Выслушав его до конца, он немного подумал, словно ища разгадку тайны, и, наконец, сказал мне следующее:
— Сны не всегда объяснимы, Энгус. И не надо, чтобы ты любой сон воспринимал так болезненно. Это все-таки не реальность, хотя порой во снах нам даются предупреждения и вдохновение от наших ангелов-хранителей.
Я был весьма разочарован, поскольку ожидал некоего облегчения от той бури, которую поднял у меня в душе этот сон. Но я привык уважать мнение мудрого старика.
Остаток дня я провел в лесу, вырубая большой деревянный крест, который намеревался подарить своим монастырским друзьям. Я позволил себе с головой уйти в дело, полезное и одновременно приятное, а сам начал думать о том, как трудно будет мне, несмотря на всю решимость, оставить эти места, такие спокойные и такие богатые мыслями и чувствами — места, где я наконец понял, как жить в мире.
Но уже перед самым сном ко мне снова пришел Ненниус.
— Вставай, сын мой, и выслушай, что я пришел рассказать тебе о твоем сне. Думаю, что ты видел нечто простое, но очень и очень важное и, может быть, напрямую связанное с той миссией, которая возложена на тебя и твоих последователей. Ты говоришь, что видел в этом сне королей, верно?
— Да, преподобный отец… — ответил я, и образы сна снова встали передо мной, как живые.
— И эти короли сильно отличались друг от друга? — пытал меня Ненниус, глядя куда-то вверх, словно изучал сцены на каком-то невидимом полотне.
— Да-да, они были совсем разные.
— И над каждым из них сиял крест?
— Да…
— И они носили короны?
— Да, носили.
— Сияющие кресты… Короны… И эти кресты были прекрасны? Я имею в виду, они испускали сильное сияние?
— Да, они были прекрасны, и у каждого был свой особый цвет.
— Сын мой, кресты над коронами суть добродетели! Различные добродетели, которыми обладал каждый из королей, и добродетели эти были выше их монархической власти, выше их величия, выше всего в мире. У каждого короля была какая-то одна добродетель, а их могущество проистекало от соединения всех.
— Да-да, я понял, — прошептал я, как всегда пораженный способностью аббата открывать столько тайного смысла в, казалось бы, на первый взгляд, странном сне.
— Но, увы, у каждого была только одна добродетель, ибо крест у каждого над головой был тоже только один…
— Я понял и это…
— Так теперь ты видишь, какова важность всех добродетелей, Энгус?
— Но почему они неожиданно обратились в зверей и стали отчаянно грызть друг друга?
— О, Энгус, короли эти представляют собой христианские королевства. И поскольку каждое из них не обладает всеми добродетелями, они становятся легкой добычей для зла и зависти, которые вынуждают их пасть, превращаясь в разъяренных животных, потерявших свое величие и ставших чудовищными тварями. А битва их являет собой войны между христианскими королями, ибо при отсутствии добродетелей красота и могущество превращаются в разрушение и гибель. — Аббат заглянул мне в глаза и продолжил. — Помни все это крепко, сын мой, ибо дело твое требует силы, чтобы бороться. А до тех пор ты еще не раз увидишь, как многие королевства низвергаются в бесчестье и позоре.
Объяснения Ненниуса стали для меня подобны удару грома по голове — ведь то, о чем он говорил мне, было правдой. У сна оказался простой и ясный смысл. Но тут наступило время ночной молитвы, и я пошел молиться вместе с братьями.
Так день за днем я узнавал все больше и больше нового. И не только во время служб, но и в другое время, проведенное с монахами, я постоянно открывал для себя новый смысл в самых простых вещах. А благодаря урокам Ненниуса, я и вообще стал видеть жизнь совершенно по-другому. По сравнению с нынешним взглядом, мое прошлое видение казалось мне теперь окутанным каким-то густым туманом. Сейчас же мне подарили зрение орла. Я мог посмотреть на короля и по его поведению представить себе сразу всю его судьбу, ту судьбу, которую он создал себе своими деяниями. И это видение людей и их судеб давалось мне не благодаря рунам или какой-то магии. Более того, все эти ритуалы казались мне теперь ничтожно мелкими и смешными играми, посредством которых несчастные слепцы пытаются найти то, чем уже и так обладают. Или пытаются возместить то, что возместить невозможно.
