Урсула Ле Гуин - Всегда возвращаясь домой
Год за годом их ненависть все крепла — потому дом этот и был таким грязным, полным мух и блох; именно поэтому люди, жившие в нем, были злыми, жадными и тупыми: все они служили лишь топливом для костра ненависти, разожженного двумя старухами. Все сделанное или сказанное ими сгорало в этом костре. Если охотникам удавалось настрелять мало дичи, семейство, жившее внизу, радовалось, что их соседи вернулись домой без мяса. Если случалась засуха, радовалось семейство, жившее наверху, потому что у семьи из Дома Обсидиана не оставалось никаких надежд собрать нормальный урожай кукурузы со своего клочка земли. Если сыры оказывались горькими или чересчур сухими, женщины из верхнего семейства утверждали, что это соседи подсыпали в горшки, стоявшие в подполе, песку. Если кто-то из нижнего семейства поскальзывался на крыльце, то тут же заявлял, что в этом виноваты соседи сверху, которые повсюду разбросали куски оленьего жира. Если выходила из строя электропроводка, если в стенах появлялись трещины, если веранды, балконы и ступеньки на лестнице и на крыльце начинали шататься, ни то, ни другое семейство даже не думало что-нибудь починить, а только твердило, что во всем виноваты соседи. Все, что случалось плохого, старые женщины относили на счет друг друга: «Это ее вина, ее проделки! Вон той!» Как-то раз старший из зятьев верхнего семейства поднимался по лестнице, и подгнившие ступеньки подломились под ним. Он попытался за что-нибудь ухватиться, да только ему это не удалось, он упал и сломал спину. Он умер не сразу, а еще некоторое время промучился. Когда пришли люди из Общества Целителей и из Общества Черного Кирпича, чтобы помочь ему умирать, и стали петь песни Ухода На Запад До Самого Восхода и он пел с ними вместе, его теща вдруг раскричалась:
— Это все она виновата! Та женщина! Это она расшатала ступеньку, она нарочно вытащила из-под нее клинья, она, она это!
Бабушка из нижнего семейства в это время сидела в своей комнате и, покачиваясь всем телом, слушала крики соседки с раскрытым в беззвучном смехе ртом. А потом сказала своим домочадцам:
— Вы только послушайте эту женщину, наверху. Вот какие песни она поет умирающему! Ну ладно, пусть подождет еще немного, а потом послушает, как я ей спою, когда она умирать будет!
Но ее зять, который почти всегда отмалчивался и лишь делал то, что велели ему женщины, вдруг открыл рот и сказал:
— Я уверен: теперь случится что-то очень плохое. Я не вынимал клиньев из-под той ступеньки, и я ее не расшатывал. Ах, что-то плохое уже нависло над нами. Наверно, я скоро умру! — И он запел во весь голос песни Ухода На Запад, но не те, которые другие люди поют умирающему, а те, которые поет сам умирающий.
Его теща была очень суеверной. Она сочла, что пение этих песен непременно приведет к смерти. И заскрипела что было мочи:
— Заставьте его замолчать! Что это он задумал? В нашем семействе пока что никто не умирает! Это у них там, наверху, вот и пусть себе, а нам до них и дела нет!
Ну, дочери постарались успокоить и ее, и ее зятя. Но только люди наверху все равно ее крик услышали. В этом доме вообще все было слышно. Оба семейства ведь специально расширяли щели между досками, а в полу делали дырки, чтобы иметь возможность слышать друг друга и питать этим свою ненависть. Так что на некоторое время наверху воцарилась полная тишина. Потом умирающий вдруг захрипел и стал задыхаться. Тогда провожающие его запели третью песню Ухода На Запад. А бабка внизу все сидела и слушала.
После этого случая ее зять совсем обезумел. Он все время сидел дома и больше на улицу не выходил. Работать совсем перестал, а только сидел в углу да чесался; расчесывал блошиные укусы и сковыривал старые болячки.
Люди из Общества Черного Кирпича» которые тогда приходили петь для умирающего, снова пришли в этот дом, чтобы поговорить с обеими старухами, потому что в ту ночь все слышали и поняли, сколь велика ненависть, которую оба семейства испытывали друг к другу. До той поры ненависть эта была как бы заперта внутри дома и других людей не касалась. И пришедшие сказали старым женщинам:
— У вас здесь источник зла. Вы вредите не только себе, но и всем жителям города тоже. Если вы не перестанете так ненавидеть друг друга, то, видимо, одному из ваших семейств придется покинуть этот дом.
Бабка из верхнего семейства на это заявила:
— Их там внизу всего пять человек, и у них всякой еды полным-полно. И вещей тоже. В доме плодятся мыши и всякие твари, что кормятся тем зерном, которое они там у себя прячут; моль прямо-таки кишит повсюду — она жрет спрятанную ими одежду. У них есть всякие украшения, и праздничные костюмы, и красивые перья, и железо и медь — все это они прячут под полом в сундуках. Они никогда ни с кем ничем не делятся, они никогда ничего не отдают, хотя у них есть все на свете! Вот пусть они и построят себе новый дом!
Бабка из нижнего семейства сказала:
— Пусть эти ослы многодетные, что плодятся как попало, отправляются на охотничью сторону горы, если им так хочется. Это мой дом.
Пришлось людям из Общества Черного Кирпича советоваться с остальными жителями города и решать, можно ли что-нибудь с этими двумя семьями сделать. А пока они советовались, старшая дочь из нижнего семейства внезапно заболела. У нее начались судороги, а потом она впала в кому. Ее безумный муженек даже не обратил на это внимания — все продолжал расчесывать свои болячки, сидя в уголке. А мать и сестра заболевшей в ужасе, со слезами обратились к Целителям:
— Ее отравили! Эти люди подложили к нашим грибам ядовитые!
Целители подтвердили, что виноваты действительно грибы, однако показали сестре умирающей женщины, что среди их грибов, которые давно уже были собраны и высушены, то и дело попадаются ядовитые фейтули, а одного такого гриба, а то и его половинки, более чем достаточно, чтобы отравиться насмерть. Но сестра плакала и утверждала, что таких грибов они никогда не собирали, что их кто-то другой им подбросил. Она все твердила одно и то же, а на сестру, которая умирала, совсем не обращала внимания. И тут ее мать с трудом поднялась на ноги, вышла на крыльцо, встала у нижней ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж и заголосила, подняв голову кверху:
— Вы что, думаете, можно так просто убить мою дочь? Надеетесь, что вам это удастся? С чего это вы так решили? Никто мою дочь убить не может!
— Все в Синшане слышали это и видели, как старуха из нижнего семейства стояла, потрясая кулаками, и вопила во весь голос.
Тогда старуха из верхнего семейства вышла на балкон и крикнула оттуда:
— Что значит весь этот шум? Неужели все из-за того, что, как мне показалось, какая-то собака подыхает?
