Алекс Готт - Белый Дозор
Глинкина перевернуло на спину, да так быстро, что у него в глазах потемнело. А когда муть рассеялась, он увидел, что прямо над ним, в воздухе, парит нечто такое, в существование чего он нипочем не поверил бы еще несколько минут назад.
Это была зыбкая фигура высокого, крупного мужчины, слепленная из уплотнившегося воздуха, с постоянно менявшимися, размытыми краями и наполовину прозрачная. Детали его одежды различались скверно, но понятно было, что одето это существо в некое подобие плаща: рваного, дыра на дыре, цвет которого постоянно менялся от черного к багровому, переливаясь следом за колебаниями ткани. На ногах этого невероятного и ужасного существа были различимы тяжелые, разбухшие от воды и грязи сапоги с приспущенными гармошкой голенищами. Это успел заметить Глинкин прежде, чем взглянул в лицо жестокому обладателю тяжелого голоса, а посмотрев в его холодом неземным сияющие изумрудные глаза, ощутил, как сердце будто съежилось и перестало биться. Стужа сковала тело. Михаил Петрович чувствовал, как мозг его превращается в кусок льда, но незнакомец отвел взгляд в сторону.
— Не искушай, дурень. Сгною. В два счета жизнь твою выпью. Мне это так же просто, как тебе сплюнуть сквозь зубы.
Лицо его было длинным, вытянутым, словно продолговатая дыня, и при всей своей относительной прозрачности имело неживой, трупный, бледно-зеленый цвет, какой в природе и не встречается вовсе, разве что только у рыбин, живущих на большой глубине, да по ночам над кладбищами, над свежими могилами, можно порой различить это слабое, инфернальное свечение. Скулы на лице незнакомца не выделялись вовсе, глаза были какими-то ромбовидными, лоб невероятно высоким, с приставшими, слипшимися, едва различимыми в своей прозрачности редкими прядями седых волос. Нос очень длинный, острый, с горбинкой, сильно выдавался вперед и за счет своей величины словно делил лицо пополам. Подбородок будто стесан с одной стороны почти наполовину. Существо было явно мужского пола, если вообще можно определить пол у призрака или духа, каковым оно, в сущности, и являлось. В руке полурастворенный в воздухе призрак держал совершенно настоящий, то есть вполне осязаемый и с виду очень увесистый, пятигранный посох из почерневшего от времени дерева и больше чем до половины окованный железом. Конец посоха был заострен, и он даже смахивал бы на копье, кабы не утолщение кверху и на нем шишковатые наросты сучков.
— Смерть моя, — прошептал Глинкин. — Вот ты какая, а я думал, ты с косой, такая, как везде рисуют.
— Дубина ты, — гулко ответил призрак, — смерть твоя никак не выглядит, потому что она для всех едина. Просто к одним Мара приходит желанной юной девой с золотым серпом, и они уходят к ней в Навь темную, а потом возвращаются обратно, но уже в другом обличье, а такие, как ты, перед смертью имеют несчастье видеть ее в образе столь ужасном, что даже я не смогу описать словами и десятую часть того, какова она есть на самом деле. Таких, как ты, она волочет через Калинов мост за ноги. Поволочет и тебя, уж будь уверен. Застучишь ты тогда своей глупой башкой по острым камням в Навьей стране, станешь вязать снопы на Велесовых лугах, а хлеб там растет ядовитый, а стебли у колосьев острые, словно осока. На руках твоих места живого не останется, крови своей рудяной досыта нахлебаешься тогда, прежде чем срок тебе выйдет в лодье небесной в обратный путь уплыть. А может, и не пустят тебя обратно-то, уж больно худой ты человек, вовсе нехороший, с какой стороны на тебя ни посмотри.
Глинкин лежал ни живой ни мертвый, страх сковал его конечности, а вот голову немного отпустило, и к нему частично вернулась способность соображать. Конечно, этот тип — не мираж и не галлюцинация из тех, что бывают, если съесть квадратик бумаги, пропитанный ЛСД, но первоначальный ужас от появления духа, или чёрт его знает, как он там правильно называется, немного отступил. Глинкина никто не убивал, не пытал, а значит, это существо здесь не просто так.
— Вам от меня что-то нужно? — заиндевевшей глоткой спросил Глинкин и увидел, как в теплый осенний день изо рта вылетел клуб пара, словно вместо плюсовой погоды было намного меньше нуля.
— Ишь ты, как заговорил-то! — со злой издевкой заметил призрак. — Смелый ты. Другой бы на твоем месте со страху в штаны навалил и помер. А ты ничего, держишься.
— У меня нет выбора, — вежливо ответил Глинкин. — От меня очень много чего зависит в этой жизни.
— Хоть и чудно, но ты прав, червяк. От тебя и впрямь кое-что зависит. От тебя зависит, смогу я нормальное тело получить, чтоб на земле сырой стоять твердо, или, к Вышаткиной радости, бесплотным быть продолжу.
— А всё же кто вы такой? Как вас зовут? — Голос Глинкина дрожал. И от холода, и от страха.
— Зовут меня Невзор. Только так всегда и звали. И последние двести лет с лишком я торчу в этом дубе, его заместо тела человечьего пользую, — неохотно пояснил Невзор. — Я тебя долго ждал и вот наконец, слава Маре, дождался. Значит, сбудется…
— Что сбудется? — робко поинтересовался Михаил Петрович.
— Времена последние наступают. Мне перед этим нужно будет в тело войти, чтобы ее волю исполнить.
— Чью волю? — не понял сбитый с толку магнат.
— Это не твое дело, — огрызнулся Невзор, — много будешь знать, так еще меньше, чем я думаю, проживешь. А с тебя служба нужна, ибо ее только ты сможешь сослужить. Коли откажешься, я тебя… — Невзор задумался, — я тебя по кусочку живого нарежу и воронам скормлю. Подыхать станешь, видя, как стервятники твое мясо клюют.
— Я всё, что захотите… Я всегда… Я…
— Не «якай», — в который уже раз грубо оборвал его колдун. — «Я» твое ничего не стоит, как и ты сам. Сейчас встанешь и возьмешь меня с собой, всё сделаешь, как я тебе скажу. Тогда посмотрю, что с тобой дальше делать. Может, и в живых тебя оставлю.
Глинкин покорно встал, едва удержавшись на ногах.
— Что же мне делать сейчас?
— Подойди к дереву.
— К какому? Ах да, простите.
Он подошел к «папе».
— Теперь обеими руками о ствол обопрись. Башку запрокинь. Рот открой широко, как сможешь, да не вздумай пасть захлопнуть, а то без зубов останешься.
— А-а-а, — Глинкин исполнил всё, что ему приказал Невзор. Тот прислонил к «папе» свой посох, взмыл в воздух, подлетел к кроне дерева, завис, словно прицеливаясь, над Глинкиным, стоящим в откровенно идиотской позе, и вдруг на огромной скорости ринулся вниз. Глинкин только зажмуриться успел, спустя мгновение ощутив невероятную боль, прошившую его от затылка до пят, через весь позвоночник, а затем вернувшуюся обратно в голову и засевшую в левом полушарии мозга. Он завыл, схватился обеими руками за голову, сдавливая ее так, как будто выбирал арбуз, упал на колени и завалился на бок. Ноги его засучили по земле, и вдруг он затих.
