Рамиль Юсупов - Тайный Город – твой город (сборник)
Давай, скажи, что именно она может для тебя сделать…
– Нет.
Алена обошла койку, и, подняв глаза, ты увидел в ее руках стопку одеял.
– Вот хотя бы. А то холодно, рамы старые. Дует.
Под тремя одеялами стало не в пример веселее.
– Спокойной ночи.
«Спокойной тебе ночи, Сергей Витальевич, рыцарь хренов…»
На недовольную луну наползло облако. Мысленно ты послал луну подальше.
Было тепло, помнишь, Меняла?
Пермь, улица Сибирская, сквер,
23 сентября, среда, 21.50
Раньше Пашка часто ходил сюда – потусоваться с пацанами, склеить симпатичную девчонку из тех, что летом оккупировали здешние скамейки, погонять на роликах, распугивая мамаш с колясками. Памятник афганцам в центре сквера был такой же привычной деталью пейзажа, как киоск мороженого в конце аллеи, и особых эмоций не вызывал: стоит и стоит.
Компания повзрослела. В институт не попал один Павел: его проводили в армию.
Потом была Чечня, засада в какой-то безымянной лощине, в которой почти поголовно полег их взвод. Пашка выжил, но в родную Пермь вернулся с одной ногой. И запил.
Мать плакала сутками напролет, отчаявшись достучаться до сына, она потащила его в какой-то подмосковный монастырь, о котором узнала от богомольных подружек. Тамошнего старца-настоятеля считали чуть ли не святым; Пашка терпеть не мог попов, но материны причитания были еще хуже, и он поехал.
– Старец Никодим отдал Господу душу, – сказал им по приезде первый встреченный монах – молодой, почти подросток. – Меня зовут отец Алексей. Я могу вам помочь?
– Поехали отсюда, мать, – неловко разворачиваясь на ненавистных костылях, буркнул Пашка, поняв, что учить его жизни вздумал именно этот недоросль.
– Иди, – спокойно проговорил ему в спину юный монах. – Вот только от себя, от своей вины и на двух ногах не убежишь, и с бутылкой не уплывешь. Особенно если и вины-то нет…
Пашка пробыл в Забытой Пустыни неделю.
Сегодня Алексей впервые попросил помощи, и теперь Павел сидел в старом сквере, словно впервые разглядывая знакомый памятник – четверых мужчин, стоявших незамкнутым кругом. Четверых вернувшихся с войны – и пустое место погибшего. Разорванный круг.
Мемориал «Разорванное братство».
Пора. Время.
Без одной минуты десять Пашка отложил костыли, взобрался на невысокий постамент и ровно в назначенное время положил руки на плечи скульптур, замыкая собой кольцо. Отец Алексей сказал, так надо простоять двадцать шесть минут.
Бронза быстро согрелась под ладонями. Статуи были надежны, как верные друзья, которые все легли в чужую каменистую землю и за которых жил теперь один Пашка.
Станция «Таганская кольцевая»,
Московский метрополитен,
23 сентября, среда, 22.15
– Сколько тебе так стоять?
Короткий эскалатор поднял священника и геоманта со станции на небольшую площадку. Второй отрезок эскалатора уходил с площадки вверх, но подниматься на поверхность Сергей не стал, а, закрыв глаза, встал в центре. Синий расписной потолок изгибался над площадкой куполом, и высшая его точка находилась как раз над неподвижно замершим мужчиной. Прождав с четверть часа, Алексей решил задать вопрос.
– Еще минут десять.
– Тебе можно сейчас разговаривать?
– Было бы нельзя – молчал.
– Ты многому научился.
Геомант только поморщился.
Монах вздохнул. Разговор не клеился.
– Если бы не ты, ничему бы я не научился, – Сергей нарушил повисшее молчание. – Я же помню, Алексей, как ты мне в СИЗО наизусть пересказывал ваши книги, про геомантию, про Великие Дома. А потом я тренировался, все равно делать больше нечего было.
– Тренировался?
Геомант дернул уголком рта.
– Иркутская зона – самое паршивое из мест, где я сидел, – нехотя проговорил он. – Когда авторитетный хмырь решает, что тебя надо прессануть, потому что рожа твоя ему не катит…
– Не надо так говорить.
– По-другому не умею. А хмыря я не убивал, только припугнул. Зато теперь ту зону считают проклятой.
– Будь осторожнее. Твой дар – большая редкость, Великие Дома дорого заплатили бы за тебя.
Виноградов не ответил. Он молчал оставшиеся десять минут; потом осторожно, морщась от боли в затекших ногах, отошел к стене и устало привалился к ней.
– Они ведь никак не могут проверить мои арканы, – тихо проговорил он. – Поэтому платили бы мне, а не за меня. За мое добровольное сотрудничество, – усмешка на миг искривила его губы. – Не волнуйся, Алексей. Великим Домам уже нечего мне предложить.
– Базарят, ты лепилу склеил из областной? И как эта бикса, центровая?
Сутулый длиннорукий отморозок Кича на воле работал на Чемберлена и считал себя поэтому слишком деловым.
– Отсохни, клоун. Не про твою честь конфетка.
– Ты как меня назвал?! Ты чего гонишь?! Да я…
Тебе всегда казалось, что эту крысу главный московский авторитет сдал сам – для собственного душевного спокойствия.
– Отсохни, сказал. Тебе не обломится.
– Еще глянем, кому первым…
От разговора хотелось вымыть рот с мылом.
– Кича, ты главное уясни: эту клумбу я под себя окучиваю. Влезешь наперед – под нары закатаю. Вместе с Бузой, твоей шестеркой. Ты меня знаешь. Доступно? Или для памяти на черепушке пропечатать?
– Казеру не понравится, что ты бучу поднимаешь, – осторожно заметил Лось, один из троих корешей, когда Кича, от злости потерявший дар речи, ушел к забору локалки.
Казер «держал» зону.
– Знаю. С Казером я сам перетру. А этот не меня одного достал. На перо попадет – воздух чище станет. Все, завязывай, Лось. Пошли.
Ты вписался за нее тогда, Меняла, почему? Потому что она смотрела на тебя, говорила с тобой без той брезгливой жалости с примесью страха, с которой смотрит вольный на зэка?
Казера повеселила романтическая история. Бузе и Киче велели уняться. К марту вся зона знала, что Серега Меняла крутит любовь с докторшей из областной больницы. Расконвойные зэки, работающие там санитарами, подобострастно улыбаясь, предлагали передать от тебя приветы, а когда ты огрызался, понимающе кивали: мол, женщину нужно держать в ежовых рукавицах…
Тебя это бесило, Меняла, но в глубине души ты постепенно привык называть ее – моя…
В начале апреля тебя, которого сроду никто не навещал на зоне, вдруг вызвали на краткосрочное свидание. Ты нервничал, так и эдак прикидывая, зачем она могла прийти и о чем с ней говорить – но говорить тебе и не пришлось. Не дали.
– Я в этом поселке родилась, всю жизнь живу, – она раздраженно теребила ремешок сумки. – Люди здесь меня с детства знают. А последний месяц как неприкасаемая! Половина жалеет, половина боится. А все потому, что какой-то, простите, Казер меня чуть ли не продал своему подручному Меняле! Объясните, что происходит?
