Прощание - Кивижер Паскаль

– Ладно, Лукас. Забудем. Плохая мысль.

Эти слова только сильнее его взволновали. Он думал, ради Эмы – он может всё что угодно. Оказалось, нет.

– Очень плохая. Простишь меня, Лукас? Больше об этом ни слова.

Вернувшись к себе в больницу, доктор проглотил пригоршню лакричных пилюль. Разумеется, без толку.

У Лисандра, в отличие от Лукаса, наконец-то выдался нормальный день, без малейшего вмешательства Батиста с Флорианом. Учитель накричал на него из-за того, что он оставил жилетку в конюшне, но ограничился тем, что хлопнул указкой по его парте. Лисандр все вынес стоически. Вычесав с утра Эпиналя, он обыскался жилетки повсюду, так что в итоге пришлось выбирать: прийти с опозданием или в неполной форме. Он выбрал меньшее из двух зол.

Выйдя из школы, он сразу заметил на другом конце двора Феликса, который делал вид, что случайно заговорился с Сабиной о парче, а сам вертел огромной курчавой головой во все стороны. Он выкидывал этот номер через день. Лисандр прошел мимо не взглянув на него, но штурман, продолжая болтать, выставил руку.

– Хоть поздоровайся со мной. И скажи, куда пойдешь.

Работа его становилась все невозможнее.

– К себе в комнату, соколят проведать.

– Прекрасно.

– Иди за мной на расстоянии.

– Слушаю, сударь.

Феликс выждал, пока Лисандр удалится, не спуская с него глаз. Затем, убедив Сабину, что розовый однозначно ее цвет и поцеловав ее в щеку, пошел следом, выдерживая дистанцию. Но, уже поднимаясь по лестнице, почувствовал неладное. Он услышал, как соколята испуганно пищат, а Лисандр – ругается.

Ускорив шаг, Феликс вошел в его комнату как раз вовремя, чтобы заметить, как на фоне пасмурного неба нарастает темная тень. Сумерка. Она рвалась к своим малышам, разгоняясь и врезаясь налету в закрытое окно. Почему оно было закрыто? Лисандр пытался его открыть, но старая щеколда не поддавалась. Сумерка ударилась в стекло пятый раз. Последний. Она соскользнула вниз, оставив на окне влажный след.

Два треснувших стекла упали к ногам Лисандра, третье он выбил сам и выдернул наконец щеколду. Он перемахнул через подоконник и, соскользнув по виноградной лозе вниз, стал искать Сумерку на клумбе. Она превратилась в мокрый ком сломанных перьев, на голове виднелся длинный порез. Пронзительный взгляд ее ониксовых глаз обвинял Лисандра в немыслимом преступлении.

Но Сумерка обвиняла невиновного. С самого рождения соколят Лисандр ни разу не закрыл окно. Ни разу.

Черт бы побрал этого Батиста.

Весь вечер Лисандр выхаживал пустельгу и пережевывал мясо, вымоченное в козьем молоке, чтобы накормить ее соколят. Он, почти никогда не улыбавшийся, теперь расплывался в дурацкой улыбке, стараясь их приободрить. Сперва они пугались его пальцев, но потом наелись досыта. С каждым проглоченным ими кусочком на душе у Лисандра становилось легче. Уже стемнело, когда он заметил на спинке стула аккуратно сложенную жилетку, которую он так долго искал. Выходит, о нем кто-то подумал.

33

– Ага! Ты! – вскричала Эсме, подскакивая к стойлу Зодиака.

Третий день она то и дело наведывалась в конюшню, надеясь застать врасплох обрезальщика хвостов. На этот раз, в самую рань, там оказалась Эмилия: от испуга она вжалась в угол.

– Попалась, значит. Ох, я тебе покажу!

Она схватила ее за пышный рукав и протолкнула между вязанок сена к Габриэлю, следившему, как жеребенок сосет молоко.

– Бросай младенца, Габриэль. Глянь лучше на свою прекрасную взрослую дочку.

– И что тебя удивляет, Эсмеральда? Она мне каждое утро помогать приходит.

– В чем помогать?

– Ответь ей, Эмилия.

– Я меняю солому, – прошептала школьница еле слышно.

– Ах, солому меняешь? – подхватила Эсме, вне себя. – С мешком-то за спиной, ну-ну!

– Это чтобы быстрее, – оправдывалась Эмилия, краснея.

– А ну-ка покажи, что у тебя в сумке. Давай-давай, живо!

Эсме выхватила у нее сумку и высыпала содержимое на пол. Перо спикировало острием вниз, чернильница разбилась, огромные портняжные ножницы воткнулись в щель между досок.

– Да отвяжись от нее, посыльная! – рассердился Габриэль. – Она из-за тебя в школу опоздает, да еще без чернильницы придет. Чернильница с тебя, имей в виду, я не стану…

Но Эсме помахала ножницами.

– Ну а это ей зачем? Штаны мальчишкам укорачивать или лошадей стричь?

Габриэль повернулся к дочери и тоже ждал ответа. Он ни секунды не сомневался в ее честности, но раз уж она повторяла ему все время, что уже не ребенок в тринадцать, то пускай сама за себя отвечает.

– Это для задания по географии, – объяснила Эмилия, чуть не плача, – мы вырезаем Северные земли.

Габриэль смотрел на Эсме в упор, пока та не отвела взгляд. Затем он опустился на колени и стал помогать дочери собрать все в сумку.

– И все-таки, Габриэль… – начала было Эсме.

– Вон.

Примерно в то же время Лукас наконец вылез из своей огромной зеленой кровати, проведя ночь в истинных муках. Он только что принял решение, которое с трудом мог переварить: согласиться на концерт. Чтобы не передумать и зная, что Эма встает рано, он попросил о встрече с ней.

– Что-что? – удивилась она.

– Не заставляй повторять.

– Лукас, правда? Правда?

Вид у нее был совершенно счастливый.

– В концертном зале, да?

– Мгм-м.

– Акустика там прекрасная, просто волшебная, увидишь.

– Знаю, был уже опыт в прошлой жизни. Слышно каждую фальшивую ноту.

– Но поскольку фальшивых ты не играешь, все отлично. Ты уже думал когда?

– Послезавтра, – вытянул он из себя, следуя с детства проверенному правилу: отмучиться побыстрее.

– Прекрасно. Значит, в воскресенье. Замечательно. Какая программа? Как нам объявить?

Лукас не мог заранее предсказать свой настрой. Иногда он мог играть только заученное; а иногда ему нужно было импровизировать.

– Не знаю. «Человек и гитара». Посмотрим. Но, Эма, одно условие.

– Конечно, какое?

Он приподнял полы своего синего камзола.

– В этом я играть не могу.

– По мне, так играй хоть голышом, Лукас! Мне все равно.

– В таком случае…

– Ведь не станешь же ты одновременно и в доктора играть!

– Надеюсь.

– Значит, в воскресенье?

– В воскресенье.

– Спасибо, Лукас. Спасибо, спасибо, спасибо огромное.

Он вышел, задрав голову от гордости за свой поступок и ссутулив плечи в предвкушении пытки. Он уже видел, как цепенеет на сцене, как руки делаются каменными, пальцы срастаются, а гитара ломается. И этот образ его уже не покидал.

34

Лоран Лемуан всегда подолгу дремал после обеда, чтобы потом допоздна изучать звезды. В тот день он проснулся особенно бодрым и направился в обсерваторию скорым прыгающим шагом, часто свойственным застенчивым людям. По пути услышал о только что объявленном концерте и будто совсем помолодел. Он лихо зашагал по винтовой лестнице, но под конец немного запыхался, и поэтому только отдышавшись заметил удивительную вещь: телескоп снова был повернут. Ну, всё, с него хватит! При всей его застенчивости, придется ему сделать выговор великану-штурману. Надо было поступить так еще раньше, но что-то его удерживало: до недавних пор Феликс всегда прислушивался к его указаниям. С чего вдруг он стал ими пренебрегать?

Астроном поднял очки на лоб, поглядел в окуляр и увидел парковую сторожку, приют Гийома и Элизабет. Его злость сменилась смущением: он всё забывал забрать из библиотеки девять томов «Энциклопедии естественного мира», которые отложила для него Элизабет. Трудно поверить, но при всей своей образованности он до сих пор не был знаком с главным трудом Клемана де Френеля.

Заодно он отметил, как продвинулось строительство. Хижина почти уже напоминала дом. Тибо приглянулась мысль превратить бесполезную развалину в любовное гнездышко. На официальном оглашении помолвки он подарил ее жениху с невестой. На первом этаже там была только одна комната, наверху две крохотных спальни, и всюду очень низкие потолки. Филипп частенько посмеивался над «голубками» и их «недостойным королевской семьи» жилищем. Но Тибо поручил перестройку дома придворному архитектору, отсрочив даже свой собственный проект. У фон Вольфсвинкеля родился оригинальный план: он увеличил внутреннее пространство первого этажа, на месте щелей сделал окна и снабдил его причудливым очагом, как раз по нынешним зимам. Гийом был очень смущен всем этим.