Ведьмина ночь (СИ) - Лесина Екатерина

Живьем похоронил.

Замечательная альтернатива.

— Чернорясых позвал. А они принесли что-то… что-то такое, что меня придавило. Он же кровью своею землю запер… да позабыл, однако, кто я… и что ходил он со мной в рощу заповедную. Кровь лил. И кровью делился. Кровью и связал воедино. Решил, что раз он веру отринул, то и клятвы с нею… а не бывает так. Не бывает. Клятвы остаются… я…

Она с трудом сделала вдох.

— Я дотянулась… до земли… до воды… до тех, кто был свидетелем слова его… справедливости хотела. Чтобы участь… как клялся когда-то… на двоих. Разделить. Радость… так и горе…

В общем, сам княжич виноват.

Лег в могилу.

Живьем, как полагаю. Хотя…

— А город? — уточнила я. — И город ты… убрала?

— Не я. Земля… землю держать надо было. И реки. Озеро. Реки, как сила моя выплеснулась, в волнение пришли. Озеро… поднялось. Земля опустилась. А там уж… он не хотел умирать. Он крови древней. И я… и дотянулись, сумели. Сила наша сплелась, перепуталась… наша, и та, что жрец принес, чужая… она ядом… источник… клятву принял. Исполнил…

Вдох.

И выдох. В груди свистит.

— Мать его… приходила… откупить пыталась… он тоже… тянули… дары богатые… только как? Я бы… и отпустила. Я простила. Давно уж простила… и сама глупа была, не поняла. И он… но не могу. Выйти отсюда не могу. И он тоже. Помоги.

— Чем?

— Освободи… дай уйти… он тут и я тут. Я тут — и он… как… клялись. Вдвоем. Всегда вдвоем… до скончания мира…

Голос слабеет.

— Как?

— Дверь… найди… отопри… ведьмина ночь… покажет сокрытое… найди… любую… одну дверь отопрешь, и все отопрутся… сними тяжесть, отпусти. Ты сумеешь.

Я?

Да вот что-то мне самой бы так в себя поверить, как она в меня верит.

— С чего вы взяли-то…

Бледная рука с трудом оторвалась от доски, чтобы дотянуться до лица моего. И пальцы коснулись, уже едва-едва теплые. А девица улыбнулась.

— Я тебя узнала…

Охренеть.

Глава 23

В себя я пришла там, на темном ковре из листвы. Солнце клонилось к закату, а стало быть, провалялась я у источника не один час. Но при этом чувствую себя великолепно.

Отдохнувшей вот.

Главное, в легких не хлюпает и вообще… я села, пригладив волосы. Поглядела. Дуб… в темноте кора его, листья слабо светились, этаким вот зеленоватым светом.

Биолюминисценция.

Или магия.

В общем, объяснение можно выбрать на свой вкус. Или не выбирать. Я встала на четвереньки. Потрогала ладонь, убедившись, что она зажила. Подобралась к источнику, который по-прежнему притворялся черным кругляшом воды. Даже потрогала, осторожненько так, предварительно распластавшись на земле, потому как падать туда снова категорически не хотелось.

Вода была холодной.

И я не удержалась, поймала каплю губами. Сладкая какая… и сила в ней поет. И не чувствую я от этой силы зла. Осмелев, я зачерпнула воду горстью.

Выпила.

Хорошо-то как… правда, Свята заждалась… если вовсе дождалась.

Я перевернулась на спину и уставилась на небо. Сквозь плотную крону дуба проступали отдельные куски его, бледно-лиловые, с характерной позолотой, намекающей, что до заката осталось всего ничего.

И надо бы вставать.

Но не хочется.

Вот что это было-то? Видение? От того, что в голову напекло? Почему бы и нет. Напекло же. И вообще, кто по лугам да без панамки разгуливает? Да в самый солнцепек. И главное, напекло — это куда более реалистичная история, чем эта затянувшаяся на века мелодрама.

Только… не получается поверить.

В солнцепек.

И видения.

Я со вздохом перевернулась набок. И на четвереньки. Меж листвы что-то блеснуло, и я, протянув руку, вытащила монетку. Ту самую, древнюю с виду, со стершимся краем, который с одной стороны вроде даже тоньше был. Со знаками непонятными.

— И что мне с ней делать? — я положила монетку у источника. — Мне чужого не надобно…

Укоризненное шипение стало ответом, а из плотной листвы вынырнула змейка. Такая вот… тоненькая, махонькая и золотая от носа до кончика хвоста.

Все-таки не привиделось.

Змейка свернулась вокруг монеты и, приподняв голову, уставилась на меня бусинами глаз. И что сказать-то? А главное, делать-то что?

— Что? — спросила я и протянула руку. Змейка скользнула на нее, я даже не вздрогнула. Ну… почти. Все-таки змея. А их я не боюсь, но опасаюсь. Прикосновение было сухим и горячим. А она обвилась вокруг запястья и затихла, притворяясь браслетом.

Монету я тоже взяла.

Огляделась.

— Можно, — спросила, — я еще приду? Я пока ничего не понимаю, но… вдруг да опять подскажешь? Или чего толкового в голову придет.

Ветви качнулись, а по щеке скользнул лист, гладкий такой, темного малахитового оттенка.

Настоящий.

— Спасибо, — лист я тоже взяла. В памяти всплыла пара-тройка рецептов, в которых дубовые листья нужны. Правда, тратить такой, чтобы заговорить зубную боль, глупо. Да и не заговаривают её более, зачем, если стоматологи есть?

Из рощи я вышла сразу к реке.

И это тоже что-то да значило, потому как направлялась я по тропе к лугу, а тут вот… тонкие березки расступились, и я оказалась на берегу. Речушка… да обыкновенная с виду. Таких множество. Не сильно широка и явно неглубока, вон, вода полупрозрачная, золотом закатным подкрашенная. Дно видать с песком желтым, с камушками и ракушками, которые из песка выглядывают. Вдоль берега протянулись зеленые косы водорослей. И рогоз на той стороне поднимается сплошною стеной.

И вода плывет, качает одинокую звезду, что уже прорезалась на небосклоне. Вплотную к берегу подобралась береза, чуть накренилась, то ли пытаясь до воды дотянуться, то ли сгорбившись под тяжестью прожитых лет. А у березы стояла корзинка.

Знакомая.

И на крышке, прижатый камнем, белел листок.

«Мы пошли домой. Бутер оставили. Надеюсь, все хорошо. Выйдешь — позвони. Свята».

И чуть ниже приписка другим почерком, донельзя аккуратным. Я такие буквы только в прописях и видела.

«Я поставлю в известность деда о том, что вы задерживаетесь. У леса будет ждать Маверик».

Чудесно.

Записку я спрятала в карман, ничуть не удивившись, обнаружив в нем еще одну монету. Этак я разбогатею… А вот бутерброд был лишь один и тот слегка надкушенный. Но ничего, я не гордая.

Я села под березой и, глядя на воду, задумчиво жевала бутерброд.

Мысли в голове роились…

Да какие только не роились. И о собственной избранности в том числе. А что? Чем не вариант. Дитя ведьмы и полозова внука куда-то да сгинуло. Унесли его за горы высокие, за реки глубокие и как там еще в сказках, да вырастили в чужой земле.

И жило оно, имени не зная.

Ага… год от года.

Век от века.

А теперь вот я появилась, вся такая расчудесная, и вернулась в родные края справедливость вершить или что там еще надобно. Вершить не хотелось. А вот комара на шее я прихлопнула и поднялась.

Идти надо.

И Святе позвонить, а то ведь с нее станется сбежать мне на помощь. Или еще чего удумать. И Маверик тоже наверняка заждался. Хотя, конечно… сама бы добралась, тут недалече.

Из леска я вышла на уже знакомый луг, и тропа сама под ноги легла. Пахло, правда, иначе, травами, которые в силу входят. Еще немного и зазвенят, сами запросятся в руки. Три дня будет, чтобы собрать. Один — до ведьминой ночи, второй — после. Ну и в самую ночь, если не закрутит, не заворожит чужая сила.

Тоже может быть.

Машину я увидела издали. Знакомая уже. И подошла, постучала в стекло.

— Доброй ночи.

— Доброй, — ответили мне, дверь открывая.

Не Маверик.

Княжич. Тот, который Лютобор. Вот уж кого не ожидала увидеть.

— А вы тут что делаете?

— Да… ничего. Сижу вот, вас жду.

Чудесно. Еще немного и точно возгоржусь, а заодно в собственную избранность поверю. Раз уж меня тут княжич дожидается.

— Я не специально, — сказала я, руки за спину пряча. — Как-то так оно…