Михаил Белозеров - Нашествие арабуру
— А вода-то хороша!
— Хороша! — ответил Натабура. — Огонька бы поддать!
— Эй, черти! — крикнул Акинобу, высовываясь. — Вода холодная!
— Что?! Как!!! — подскочил император Кан-Чи на троне.
Трон упал. Черный Мурасамэ грозно зарычал. Император сбежал с трибуны. За ним — главный жрец Якатла. Но не пробежал и трех шагов, упал и захныкал, словно маленький ребенок:
— Где ты, раб мой? Где?!
Тла вовремя подскочил и водворил своего господина в носилки.
— Во дворец! — потребовал Якатла и вонзил ногти в плечи Тла. Он сообразил, что находиться на Красной площади стало небезопасно.
Между тем, император Кан-Чи пришел в неистовство. Его перья в украшении сломались и выглядели жалко. Его огромный живот и тяжелые, жирные плечи, густо намазанные благовониями, дрожали, как студень. Его глаза метали огонь, который был сродни бушующему пламени под чанами. С криком:
— Полезай туда же, титлак! — император Кан-Чи подскочил к Бугэй. Черный Мурасамэ тоже прыгнул.
Бугэй от испуга присел. Он уже ничего не соображал, мало того, он, конечно же, зная повадки соотечественников, где-то в глубине души предполагал такой исход, но не готов был тотчас умереть, даже ценой того, чтобы все его несчастия и унижения кончились бы. И верно, судьба приготовила ему другой конец.
В этот момент из-за бортика чана высунулся Акинобу, и поплескивая водичкой и извергая изо рта фонтанчик, от которого исходил парок, сказал:
— Хороша банька! Кан-Чи, вели подбросить еще полешек.
Черный Мурасамэ сильно испугался и присел — он кожей ощутил, что его хозяин готов взорваться от злости.
— Что это за страна, где людей невозможно сварить в кипятке?! Что это за страна, где надо мной смеются?! Уййй!!! — закричал император таким голосом, который многим придворным показался очень-очень страшным, и они, зная нрав императора, предпочти заблаговременно скрыться с трибуны. Сам же Кан-Чи был на грани помешательства, ибо не мог не верить своему жизненному опыту, который однако вошел в противоречие со столь очевидными вещами, что от этого в глазах у императора Кан-Чи все помутилось. Ему уже казалось, что он — это не он, а некто, смотрящий на происходящее чужими глазами и ничего не понимающий.
Вдруг страшное подозрение, которое все объясняло, закралось ему в голову: во всем виноват Бугэй. Бугэй в сговоре с преступниками и не только каким-то совершенно невероятным образом не довел воду до кипения, а вообще, все это время водит его, императора Кан-Чи, за нос, и не было никакой говорящей головы, и не было никаких летающих пленников, да и вообще нет и не было этого упорного, непонятного народа, который до сих пор не признает новую власть, а он, Кан-Чи у себя на родине казнит пленников, захваченных с бою.
— Ну я вам всем… — злобно выпучив глаза, шептал император Кан-Чи, подбираясь к чану. — Я вас выведу на чистую воду! — И с этими словами он, недолго думая, сунул правую руку в чан, в котором сидел Акинобу, чтобы схватить его за шиворот и вытащить наружу.
То, что произошло после этого, многим показалось громом среди ясного неба. Если раньше императора Кан-Чи боялись, то теперь все пришли в ужас и стали разбегаться, не только оттого, что Кан-Чи завопил, как сто тысяч котов, а оттого, какие последствия все это обещало. Никто не хотел попасть под горячую, точнее, под его ошпаренную руку, в том числе и Бугэй, который ужом проскользнул между чанами, и был таков, отделавшись лишь опаленным задом. Еще больше испугались кэбииси и корзинщики, которые держали цепи и чугунные шары, а также жрецы. Они попадали на землю и стали расползаться кто куда. Еще раньше испарились, как иней на солнце, Тла со своим господином за плечами, городские стражники и простой люд, не говоря уже о цукасано гэ, которые особенно остро ощущали себя неуютно в родной стране. Черный Мурасамэ почувствовал себя щенком и, поджав хвост, мгновенно зарылся в кучу дров. Во всеобщей панике никто не обратил никакого внимания на то, как Акинобу и Натабура преспокойно взлетели над кипящими чанами и вместе с раскаленными добела цепями и прикованными к ним чугунными шарами величиной с бычью голову и растворились в голубых-голубых небесах.
Так счастливо закончил этот праздник, не успев начаться.
Глава 5
Миссия капитана Го-Данго
Если бы еще год назад кто-нибудь сказал капитану Го-Данго, что он сменит катана на крестьянскую мотыгу, он вбил бы этого человека по пояс в землю и был бы по-своему прав, ибо испытывал бесконечное смущение, порожденное множеством проблем. И главная из них — ему приходилось ходить, дышать и, вообще, жить согнутым, а это не способствовало укреплению духа самурая. Да и жизнь без привычного движения в седле приводила его в уныние, хотя и в таком существовании были свои плюсы: он научился думать. До этого он не замечал в себе подобных талантов, и это единственное маленькое открытие чуть-чуть да грело душу капитана, да еще, пожалуй, крохотный огонек свечи, отбрасывающий на мрачные стены подземелья еще более мрачные тени.
Участник двух сражений: под Фудоки, в ущелье Хитамити, и под Цуяма, он попал не в ближайшие и не в дальние провинции, где вовсю рыскали отряды арабуру, а в столицу Мира, казалось бы, в пасть врагу. Но в этом поступке был тонкий расчет, — где лучше всего спрятаться? Естественно, под носом у охотника.
Впрочем, выбора у него не было — три стрелы в теле и резаная рана поперек груди от огненного катана заставили его спасителей искать столичных врачей. В общем, как бы там ни было, он очнулся только через десять дней. Рядом сидел человек, поклевывая носом, догорала свеча, и было так трудно дышать, словно на грудь одновременно взгромоздились три слона и топтались вовсю.
Человек встрепенулся и привычным движением поднес к губам капитана тряпицу, смоченную водой.
— Кто ты? — с трудом спросил капитан Го-Данго.
— Слава Будде! — несказанно обрадовался человек. — Заговорили!
— Ах… да… — прошептал капитан и стал что-то припоминать: долгую тряску на повозке, которая превратилась в пытку, и заботливые руки оруженосца. — Гэндзабуро…
— Да, мой господин, это я, — наклонился человек.
От него пахнуло, как от мертвеца — то ли гнилыми зубами, то ли пустым желудком. Но капитан Го-Данго так устал, что ему были безразличны запахи. Его почему-то больше всего волновала петушиная нога, подвешенная под потолком на веревке, обросшей жирными хлопьями пыли. Петушиная нога казалась ему самым жутким предметом в комнате. Много ночей она преследовала его в кошмарах. Он боролся с ней, убегал от нее, а она нагоняла его и душила, душила. Теперь же она показалась ему самым безобидным предметом, и капитану стало легче. Но он еще, нет-нет, да и поглядывал на нее с подозрением, боясь, что она оживет.
