Марианна Алферова - Небесная тропа
Милослав опять проскулил невнятное.
– Уйди, – поморщившись, приказал Фарн. – Ты свое дело сделал, можешь теперь отправляться в больницу и залечивать раны. – И добавил громко, но уже как будто и не Милославу: – Не люблю калек.
Но Хорец не уходил, топтался в дверях и смотрел на Фарна, как побитая собака смотрит на жестокого хозяина, жалко вскинув брови и часто-часто моргая.
– Неужели не видишь – ты портишь нам застолье! – нахмурился Фарн.
Милослав подавил вздох, попятился и исчез. А может и не возникал он вовсе?
– Букашки полагают, что им положены награды за их заслуги. На самом деле ничего никому не положено. Не так ли, Танчо? – оборотился к ней Фарн.
– Но разве каждому не достанется его доля? – спросила Танчо.
– Доля чего?
– Любви.
Фарн расхохотался.
– Что ты понимаешь в любви, курица? Глупцы ждут от меня нежности, заботы, сострадания, не понимая, что я никого и никогда не любил и не люблю. Это вы, обожая, служите мне, а я получаю вашу преданность и ваше служение. И вы должны быть счастливы этим. Ты счастлива, Танчо?
– Нет! – выкрикнула Танчо-первая, а Танчо-вторая содрогнулась от страха.
Этот миг выстрелила на Петропавловке пушка. Грохнуло громко, раскатисто, будто стреляли где-то совсем рядом. Звякнули на столе стаканы, дрогнули стекла в окнах.
– Время! – воскликнул Фарн и требовательным жестом ткнул пальцем в угол. – Давайте его сюда.
Кошелев притащил добычу и, повинуясь указующим жестам Фарна, вывалил на стол, прямо посреди жратвы и стаканов, отрубленную голову с длинными, слипшимися от крови волосами. Один глаз головы был закрыт, второй мутной стекляшкой уставился на Танчо. Она видела сероватую пористую кожу, в каждой поре которой застыла бурая каплюшка, полуоткрытые лиловые губы, зубы, измазанные в крови. Ей даже почудилось, что она различает немного высунутый наружу лиловый язык. Узнать в этом искаженном лице черты ЭРика было невозможно. Вслед за головой из мешка выпала кисть правой руки.
– Перунов глаз! – приказал Фарн.
Танчо попыталась противиться, но лишь мгновение. Что-то внутри нее надломилось с хрустом, и, дрожа от отвращения, ненавидя себя за свою животную трусость, она открыла сумочку и вытащила найденную коробку.
«И это все, что я могу – лизать бьющую меня руку? Остановись!» – пыталась приказать Танчо-первая своей второй, раскисшей от страха половине.
Но тело повиновалось той, второй, и пальцы послушно протянули талисман.
– Не мне! – взвизгнул от ужаса Фарн и отпрянул. – Ему!
Тут Танчо увидела, что отрубленная рука медленно поднялась над столом, мертвые пальцы шевельнулись, то ли пробуя силы, то ли маня Танчо к себе. Покорно, как кукла, Танчо положила коробку на раскрытую ладонь. Но едва талисман коснулся мертвой кожи, как обрубок вспыхнул ярким огнем, в несколько секунд рука превратилась в головешку со скрюченными черными сучками-пальцами, чтобы тут же рассыпаться хлопьями жирного пепла, а коробка шлепнулась в миску с салатом.
– Сволочи! – взревел Фарн. – Скоты! Обманули меня! Это не он! Не он? Где его настоящая голова?
От прежней вальяжной барственности не осталось и следа.
– Вот, перед вами, – пропищал Комар.
– Это не ЭРик! – заорал Фарн. – Это другой. Первый встречный, попавшийся идиотам под руку.
– Мы замочили его, – принялся канючить Кошелек: от рыкающего баса остался лишь сиплый дрожащий шепот. – Все, как велено: руки, ноги, тулово, потом голова… Но тут приперся этот долбанутый псих, собрал обрубки и слинял. Ну, мы помозговали чуток и решили, что любая башка сгодится. Раз этот чувак мертв…
– Мертв? – передразнил Фарн. – Полагаете, он вот так просто может умереть? В первый раз я отнял у него хлеб в блокадную зиму и заставил лечь в землю братской могилы. А он явился опять спустя полвека, чтобы встать мне поперек дороги! Но я бы мог его убить! Мог бы! Если бы вы, ребята, не напарили меня.
– Может, мы снова попробуем? – осторожно предложил Кошелек.
Фраза вышла дурацкая: как будто Кошелев предлагал обмануть босса во второй раз.
Фарн расхохотался.
Никто больше не осмелился лезть с предложениями. Воцарилась тягучая липкая тишина. Слышно было лишь, как молчаливый «трамвайщик» потихоньку пытается дожевать кусок колбасы и проглотить, но никак не может и все время давится. Танчо хотелось встать и уйти. Но она не в силах была пошевелиться – тело одеревенело. Танчо попыталась ущипнуть себя, – испытанной способ убедиться, не снится ли эта бредовая пьянка – но не смогла приподнять руку.
– Ну что ж, придется всех отблагодарить за службу, – милостиво улыбнулся Фарн.
Улыбка эта была хуже любого ора. Все, затаившись, следили за движениями господина. Танчо вдруг почудилось – начни сейчас кто-нибудь икать, рыгать или вообще сделай что-нибудь смешное, они бы могли спастись. Но все сидели не двигаясь, не слышно было даже дыхания. Может быть, они уже умерли?
Но нет, такая милость не для них – лишь немногим счастливцам выпадает удача не заметить, как подкрадывается к нему смерть.
Фарн взял бутылку вина – все-таки вино откуда-то появилось, откуда, неведомо – и наполнил стакан до краев. Несколько секунд белоголовый смотрел на темный сок виноградной лозы. Потом на губах его вспучился пузырь слюны, медленно сполз по подбородку и шлепнулся белым червяком в стакан. Вишневая жидкость тут же закипела и сделалась темно-зеленой. На дно белыми хлопьями выпал осадок.
– Пей! – Фарн протянул стакан Кошелеву.
Кошелек взял стакан и проговорил, хмуро глядя в пол:
– Я готов был вам преданно служить, хозяин. Но раз облажался – тут ни хрена не поделаешь. Стонать не буду. Умру как солдат. Прощевайте! – Он хлопнул стакан залпом, как прежде бессчетно опрокидывал в глотку сорокаградусную.
Несколько секунд Кошелев стоял неподвижно, потом кожа у него на лице потемнела, лопнула гнилой кожурой, глаза выпали перезрелыми ягодами, и мертвец шлепнулся головой на стол.
– Теперь твоя очередь. – Фарн протянул наполненный до краев стакан Комару.
Новая порция уже сделалась зеленой, а белая кипящая пена выплескивалась на стол, распространяя мерзкий аммиачный запах.
– Помилуйте! – Комар грохнулся на колени и принялся целовать Фарну ноги. – Я же для вас все что угодно… я предан… я люблю, обожаю…
– Не трать мое время попусту! – Фарн брезгливо отшвырнул Комара. –Терпеть не могу тех, кто боится умереть, когда я этого хочу. Все равно отвертеться не удастся.
– Помилуйте!..
– Пей!
Комар поднялся, весь дрожа. Одна штанина джинсов сделалась темнее другой.
– Я вас люблю, – шептал Комар. – Никто вас так сильно не любит, как я…
Он отпил маленький глоточек и глянул на господина – может, простит?
