Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)
Мне пришлось долго пялиться на узкое горло самого большого сосуда, чтобы прозрачный камень, из которого он был выточен, расплавился, потек и раздался вширь. Потом я уложил Хилли в позу зародыша — руки обнимают ноги, подтянутые к груди, — и аккуратно поместил ее внутрь сосуда. Сузил горлышко, бережно перелил туда субстанцию и сомкнул уста сверкающего хрусталя. В сияющей, лунной жидкости белело ее лицо, и, казалось, она спит уже вечность…
Завершая сегодняшнюю безумную ночь, я завалил камнями вход в альков, и, мокрый насквозь, упал на пол. Надо мной скалились разломы купола, и с этих каменных зубов на лицо стекала роса с явственным привкусом плесени. Теперь она дождется меня, а я ее.
В Академию я явился разбитый, с остановившимся взглядом, но обновленный и свободный от всего — и от страхов в первую очередь. А еще — довольный тем, что у меня получилось сделать то, что задумал. И пускай теперь хоть кожу ленточками снимают.
Не успел я сладко захрапеть в своей кровати, как меня разбудили.
***
Глава Кафедры Порядка и Дисциплины самолично запер за мной дверь тюремной камеры, погремел в нерешительности ключами… потом все же спросил: осознаю ли я, что опозорил и себя, и всех своих предков? Я сказал бы ему, что еще много лет назад в прямом смысле плюнул на всех без исключения предков, пройдясь по Королевской галерее портретов, ибо решил, что слишком тяжело тащить на себе груз родового долга перед двумя сотнями венценосцев, но передумал. Во-первых, я слишком устал, а во-вторых — Пухлик не смог бы больше гордиться и стыдиться своего баронства.
Я уснул, как ребенок.
На следующий день меня посетил Асурро.
Он присел на край лежанки (которой я так и не воспользовался, уснув прямо на полу), закинул ногу за ногу и скрестил тонкие пальцы на колене. Осмотрел малюсенькую камеру, мокрую и грязную, но никак не выразил своего мнения по этому поводу, если оно у него и было.
— Вся Академия бурлит… — безо всякого выражения сообщил он.
— Тщу себя надеждой, что из-за меня, — буркнул я.
— Именно, мой друг. Аффар вне себя от злости, грозится отчислить тебя без права восстановления, так что можешь сделать еще одну зарубку на своей наглости.
— Так и поступлю, — пообещал я, — как Пухлик? То есть, я хотел сказать, Фасмик…
— Бушует у кабинета Главы Академии. Требует тебя выпустить.
— А…
Асурро, не меняя позы и выражения лица, умудрился показать, что чрезвычайно доволен мной, вернее, тем, что я не изменил его представлению обо мне, как о несносном парне, устраивающем хаос везде, куда дотянется.
— Меня удивляет одно — почему ты даже не попытался замести следы? Твое присутствие там просто пылает для всех, кто способен видеть.
Я пожал плечами.
— Вообще-то я просто не подумал об этом…
— А, значит, — подхватил мой учитель, — ты был либо в растерянности, либо в состоянии волнения…
— Уж точно не первое, — ухмыльнулся я, — я прекрасно знал, что делаю.
Асурро чуть двинул левой бровью.
— Я обещал, что не буду тебе говорить, но ты же знаешь — я никогда не упущу случая насолить Аффару… — Асурро захихикал глазами, и мне сразу стало ясно: наш дисциплинный Глава стоит за дверью, подслушивая. — Ты не мог знать, но когда ты проделал дырку в саркофаге, профессор Ньелль…
Зазвенели ключи, и дверь распахнулась с такой скоростью, будто Аффар стоял там, в полной готовности, засунув ключ в скважину. Он покраснел и пыхтел, как чайник на огне.
— Профессор! Я просил Вас!
— Я, собственно, не совсем понял, — наивно нахмурился мой друг и учитель, — о чем вы меня просили умолчать — о том, что Джоселиан сделал дырку, о том, что он сделал ее в саркофаге, или о том, что глава Кафедры Предсказания…
— Аг-г-р-р-х! — выдал на пределе мощности легких Аффар и сделал руками движение, очень смахивающее на удушение.
— Я, собственно, все… — с достоинством сообщил Асурро, и, подмигнув мне, величественно поднялся с кривой кровати, — Если я Вам понадоблюсь, я у себя в кабинете.
И проплыл мимо багрового коллеги — неторопливо, плавно.
Глава Кафедры порядка проводил его буравящим взглядом и повернулся ко мне. Было видно, что слова, которые он должен произнести, застряли у него в горле. Для того чтобы сказать их, он прокашлялся — шумно и с присвистом.
— Тебя вызывают. Иди за мной, и если ты выкинешь что-нибудь… эдакое, я… я… Тебе не поздоровится.
Я преувеличенно страдальчески вздохнул и пошел за ним, на протяжении всего пути почтительно лицезрея звездочку, болтающуюся на серебряной цепочке, прикрепленной к верхушке его тюрбана. Аффар дышал, как раненый боров, но с каждым шагом успокаивался все больше, причем — непонятно почему. По моим расчетам, к концу нашего пути, длинного или короткого, он должен был оказаться по меньшей мере в злокипучей ярости. Или даже в смертоубийственном страшнобешенстве.
Но, чем дальше мы шли, тем тяжелее становился его шаг, голова вжималась в плечи, и еще он время от времени поводил рукой по воздуху, как бы отмахиваясь от чего-то.
Когда мы прошли библиотеку и направились в сторону Кабинетов Глав, он сумел меня изумить сверх меры.
Он лебезил передо мной.
Скрипя зубами, конечно, но лебезил.
Нет, я, конечно, знал, что внушаю некоторым людям ужас своим несносным характером и нахальством, но не до такой же степени.
И еще я догадывался, к кому меня ведут. Прошлой ночью краем глаза я заметил намек на движение в саркофаге, когда уходил, унося с собой жизненно важную для профессора Ньелля влагу.
Все это было ужасно интересно.
Видимо, такое поведение Аффара объяснялось повышенным ко мне интересом со стороны Ньелля.
А отдувающийся Аффар тараторил, как утка-кряква.
— Он вызвал тебя, а это большая честь. Он — легенда. Явился… из глубины веков, так сказать… Профессор Флипт, руководящий кафедрой предсказания, отдал ему свой кабинет, поэтому, как видишь, мы идем не к комнатам для гостей… что ты тащишься? Поторопись!
Я прибавил шагу.
— Я сказал ему, что ты один из лучших наших учеников, — продолжал Аффар, грузно пыхтя и семеня ножками по коридору, — смотри, не кажись глупее, чем ты есть. И еще я сказал ему, что ты специально сделал то, что сделал. То есть, что это не просто хулиганство с твоей стороны, а ты именно хотел, чтобы он восстал. Я сказал это нарочно. Потому что он кривился, когда предполагал, что это было произведено случайно — понимаешь?
Он оправдывался передо мной. Что за птица этот Ньелль, что он сумел превратить капризного и жестокого Аффара, язвительного, как змея, в это? Великий человек. Интересно, он мне голову оторвет или выдаст почетную грамоту? Правила я все же нарушил, да не одно, а восемнадцать, не меньше. Но, с другой стороны, я — герой. Или нет? Чертов Аффар, мог хотя бы намекнуть.
