Анастасия Брассо - Поцелуй зверя
Юлия несколько раз непроизвольно улыбнулась, глядя на окружающую обстановку и чувствуя себя невольной ее частью. Она улыбалась, когда вдруг удавалось осознать, что в данный момент где-то не так далеко люди смотрят телевизоры, когда им становится скучно. И открывают холодильники с нарезкой в вакуумной упаковке, когда им становится голодно. И никуда не идут, когда им становится одиноко. Когда она думала об этом, сразу делались удивительно вкусными эти, сочащиеся жиром, куски печеного на живом огне мяса. И благоухающие соленья, и желтое, как мед, масло в треугольной бутыли, и меды, и квасы, и сочная моченая брусника. И все остальное тоже делалось вкусным. Свечи на столе и стенах, гул голосов и темнота за окнами, которая сейчас радовала, делая обстановку еще более романтической и необычной. Темнота на этот раз не пугала и не тревожила.
Юлия сжала под столом руку Марка, радуясь его веселью и удивляясь собственной смелости и авантюрности. Продолжая рассеянно улыбаться, она перевела глаза с профиля Марка на другой край стола, туда, где слышался раскатистый бас Бера. И вдруг улыбка ушла с ее губ, исчезла так же быстро, как исчезало аппетитно нарезанное сало с тарелки в центре стола. Разрумянившиеся было щеки ее побледнели, а к горлу поднялся горький жесткий комок — она натолкнулась взглядом на худое лицо Велемира. Мелкие капельки пота, покрывшие его лоб из-за слишком теплого воздуха, выглядели на блеклой коже испариной больного. Волосы, собранные, как обычно, в тоненький хвостик, обтягивали череп слишком плотно, делая его обладателя похожим на гладкошерстную кошку породы «сфинкс».
Но не это было самым плохим. Глаза Велемира пристально и, возможно, уже давно глядели в одну точку, словно стремясь прожечь, просветить насквозь то, что так заинтересовало жреца. Не в силах удержать инстинктивный порыв, Юлия быстро прижала руку к маленькому шраму на шее. Однако прятать его было бесполезно. Она слишком поздно осознала, что, вышитая красными нитками белая размахайка под сарафаном, оказавшаяся больше, чем требовалось, размера на два, открывает горло до ключиц.
Увидев этот жест, Велемир очнулся и отвел глаза. Лицо его приобрело выражение глубокой задумчивости. С этих пор он присутствовал на празднике лишь телесной оболочкой, думы и душа его витали далеко.
Медведь, сидевший рядом с ним по левую руку, в конце концов, заметил состояние друга. Нахмурившись, он качнулся к уху Велемира.
— Что тебе снова не так? Что ты не радуешься с нами? В чем дело?
— В них…
Жрец кивнул в сторону сидящих за столом с прямыми спинами, в новых рубахах, как жених и невеста, Марка и Юлию.
— Их прислал наш с тобой старинный друг и соратник, брат по вере, стремящийся к общей с нами цели… Ты знаешь это. И так было всегда. Так в чем же дело?
— Мне это не нравится, Бер. Очень не нравится.
— Тебе все не нравится! — вскипел хозяин застолья. — Может, ты боишься? Или не веришь? Спроси у духов, что с тобой самим!
— Дело твое, — мрачно бросил Велемир.
— Да, мое!
С этими словами Медведь поднялся, воцарившись над столом внушительностью своей фигуры, и власти, видневшейся в каждом жесте. Поднял чашу в виде уточки, наполненную густым вином.
— Приветствую брата и сестру, Всеславу и Ворона! Поднесите им чаши, пусть выпьют с нами за Русь-матушку и справедливость на родной земле!
Бояна встала, улыбаясь ямочками на розовых щеках, налила в чашу вина. И, медленно обойдя стол, приблизилась к новичкам. Все присутствующие внимательно следили глазами за ее движениями, каждый со своим интересом. Но внимательнее всех смотрели черные глаза Рьяна. И еще — сегодня яркие, как малахит, глаза-хамелеоны. Они не отрывались от серых дымчатых глаз Бояны все время, пока она стояла рядом, ожидая, когда Марк отопьет из чаши. Не отрывались, когда он отдавал ей полупустую уточку. Не отрывались, когда все затихли, ожидая, что сейчас, наконец, Бояна передаст чашу сидящей рядом Юлии. Когда это случилось, комната взорвалась приветственными криками:
— Слава Роду!
— Слава Роду!!
Радостно восклицали общинники, при этом почему-то плотоядно поглядывая на Юлию.
— Он узнал меня! — шепнула та на ухо Марку, воспользовавшись всеобщим громким возбуждением.
— Не узнал, — возразил Марк. — Ты была тогда совсем другая, помнишь? Не бойся, если бы узнал, то сказал бы… Или ты думаешь — он всех помнит, кто на Корочун каждый год собирается?!
— А симпатичный у тебя брат! — услышала Юлия бархатный, с приятной хрипотцой, голос.
Бояна, скользнула по Юлии взглядом, в котором ту очень удивило чувство, больше всего похожее на ревность. А еще сильнее она удивилась, услышав тихий, но очень четкий ответ Марка.
— Ты прекрасна, — сказал он Бояне, обаятельно улыбаясь.
Они смотрели друг на друга долго и странно. Потом, когда в гуле, состоящем из веселых голосов, героических тостов и старинных песен, все окончательно перемешалось и потекло, Марк, повернувшись к Бояне, негромко спросил:
— Ты здесь давно? И все знаешь, наверное…
— Не все. Но многое, — ответила красавица в тон ему.
— А я ничего пока.
— Могу научить…
Бояна во второй раз протянула к Марку наполненную чашу. Случайно или нет коснувшись на миг руки девушки, Марк вдруг отдернул свою.
— Ну, так что?
Бояна заиграла ямочками на щеках, и это выглядело тем более очаровательно оттого, что они нагревались и розовели от тлеющих угольев в глазах Рьяна, устремленных на нее с другого конца стола.
— Ну что, будешь моим учеником?
Марк медленно окинул взглядом с ног до головы всю ее ладную фигуру, еще более соблазнительную под мягкими складками русского сарафана. На лице его появилось выражение той детской восторженности, какое появлялось всегда, когда Марк был чем-то доволен, смешанное с откровенным мужским вожделением. Он хотел было что-то ответить, но вдруг нахмурился, отвел взгляд и положил руку на плечо Юлии.
Бояна досадливо отвернулась. И, натолкнувшись на жгущую каленым железом ухмылку Рьяна, покраснела уже пунцово.
Впрочем, Юлия этого не заметила. Она вообще мало что замечала, оглушенная всем происходящим и парализованная страхом, льющимся в нее от худой, сутулой фигуры жреца Велемира.
Жить в снежном поселении, затерянном в лесу, казалось диким. Так же, как спать в темных приземистых домах с пышущими жаром печами. Но самое дикое оказалось не в этом. Юлия чуть не заплакала от страха и одиночества, резко полоснувшего душу, когда по окончании пира выяснилось, что ночевать и вообще жить им с Марком предстоит в разных избах! Те два сруба, стоящие по разным краям поселка, были — ну просто как в какой-то индейской деревне! — «мужским» и «женским» домами.
