Тиа Атрейдес - Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.
Но Шу ей не позволила. Завела какой-то глупый разговор про завтрашний обед, про платья и какую-то лавку. Тигренок так понял, что у Шу и Балусты, оказывается, есть своя лавка модных вещиц для дам, и доля в одном из лучших ателье столицы. Ну, точно, день открытий. Не очень, правда, понятно, зачем принцессе заниматься такой мелочью, разве что для развлечения. Пока девушки увлеченно обсуждали какие-то свои дела, Тигренок просто наслаждался покоем и близостью любимой. Она устроилась на диване, поджав под себя ноги, а он позволил использовать себя в качестве подушки, обняв её со спины и расслабленно играя её волосами. Черная Леди выглядывала краешком из-за спинки кресла, словно подмигивая, но ему пока даже не хотелось брать в руки гитару — тогда придется оторваться от Шу, такой домашней и спокойной. Хилл сейчас сам себе казался настоящим тигренком, ему хотелось урчать от удовольствия и подставлять голову под её руки, чтобы она почесала за ушком. Что он и сделал.
Принцессе в этот вечер было хорошо, как не было уже давно. Она не жалела о том, что Баль прервала их на самом интересном месте. Уж слишком быстро она поддалась, и сама бы ни за что в тот момент не опомнилась и не остановилась. А полностью упускать из своих рук контроль над событиями ей не хотелось. Пока её вполне устраивала некоторая пауза. Немного остыть и подумать, прежде чем кидаться головой в омут, никогда не помешает. Тигренок тоже казался довольным, обнимал её, положив голову ей на колени, и почти мурлыкал. Так приятно было чувствовать его рядом, и перебирать шелковистые пряди, и гладить его руки.
Чуть позже зашел Эрке — ну как же, оставил обожаемую Баль одну почти на час! Они все вместе поужинали, болтая о всяких пустяках, а потом она попросила Тигренка поиграть на гитаре. Боги, она никогда не думала, что гитара может звучать так! Она казалось продолжением его самого, его рук, его души. Его гитара пела о тихом осеннем вечере среди друзей, о странных поворотах судьбы, о любви, о нежности, о надежде. Шу слушала и понимала, что Тигренок играет для неё и о ней, и эта музыка говорила ей несравненно больше, чем могли бы выразить любые слова.
Глава 15
239 год от Основания Империи, начало осени.
Узкая, извилистая горная дорога, залитая жарким осенним солнцем, казалась бесконечной. Пальмы и оливки замерли, не шевелился ни единый пыльный лист, ослепительно белесое небо дыханием расплавленного олова пригибало к земле, заставляя все живое прятаться и искать любое подобие тени. Тишина, пыль, зной. Трепещущее марево стоячего воздуха. Только вялое шарканье подошв носильщиков по немощенной дороге нарушало безмолвие.
Вот уже два с лишним часа шеен Рустагир мучился от жары и безделья. Под мерное покачивание паланкина так хорошо было бы вздремнуть, но расслабиться не получалось. От духоты не спасало ни роскошное опахало из цветных перьев, коим усердно обмахивал сиятельного шеена миловидный мальчик-раб, ни регулярное обрызгивание ледяной водой из специально заклятого кувшина. Отвык от родного климата, отвык. Слишком долгое время провел он вдали от Полуденной Марки, от священной горы Карум. За долгие пятнадцать лет впервые Небеснорожденный Владетель призвал своего верного слугу к себе. Но не радовался сиятельный шеен великой чести, предстоящей ему всего через несколько часов. Один из сотни глаз Всевидящего, один из сотни ушей Всеслышащего, он не смог добыть то, что хотел его Господин и Повелитель. И никакая беспорочная служба, никакие прошлые заслуги не спасут его от гнева Владетеля.
Всего три месяца назад жизнь казалась шеену Рустагиру прекрасной и безоблачной, как небо над священной Карум-Ныс. Новые страны, новые города, новые люди с распростертыми объятиями встречали удачливого купца и знаменитого путешественника. Его «Путевые заметки» напечатала типография Имперской Академии Магических Искусств, с ним жаждали побеседовать самые великие маги и ученые, самые влиятельные чиновники и аристократы. Поначалу тонкий ручеек ценных сведений для Главного Визиря постепенно превратился в полноводный поток, веселя сердце Владетеля и возвращаясь к самому Рустагиру званиями, почестями и наградами. И вот, теперь все, достигнутое за долгие годы упорного труда, грозило в единый миг рассыпаться прахом.
А ведь это, последнее его задание, сначала показалось таким простым! С какой радостью он взялся за него! Но Змееголовая Шаиза-Кса посмеялась над ним, ткнув носом в пыль.
Перед воротами Небесного Дворца Ныс-Гежар шеен вышел из надоевшего до смерти паланкина и неспешной походкой уверенного в собственной важности и исключительности вельможи направился мимо почтительно склонивших головы стражников в Священный Персиковый Сад. Дивный прохладный воздух, напоенный ароматами вечноцветущего персика, тихие мелодичные трели крохотных птичек, шепот декоративных ручейков и звон водопадов, изысканно выложенные красноватым камнем дорожки. Если бы не ожидающий его, по всей вероятности, палаческий топор, сиятельный шеен наслаждался бы божественным искусством Служителей Священного Сада. Он с превеликим удовольствием замедлил бы шаг, задержался бы у пруда с синими и зелеными рыбками, сверкающими в кристально прозрачной воде подобно драгоценным камням. Присел бы под узловатыми ветвями древнего персика, поймал бы упавший благоуханный лепесток, белый с розовыми прожилками. Но молчаливый прислужник, не оборачиваясь и не останавливаясь, шел впереди, указывая путь.
В шелесте ветвей и журчании прохладных струй угадывалась волшебная мелодия. Нежные, чувственные вздохи и светлые переливы становились все явственнее, все притягательнее. И, наконец, взору сиятельного шеена предстал сам музыкант. В замшелой каменной беседке с резными колоннами и изогнутой крышей на тростниковой циновке сидел, скрестив ноги, человек. Длинные белоснежные волосы, заплетенные в две косицы и покрытые крохотной квадратной шапочкой с вышивкой, алый траурный юс плотного шелка, перехваченный широким черным, в цвет шапочки, поясом с кистями. Умиротворенное морщинистое лицо с горбатым носом, прикрытые в медитативном самопогружении глаза, придерживаемый у самых губ дудук.
Молчаливый прислужник, коротко поклонившись, исчез среди влажных зеленых зарослей, а шеен остался стоять у входа в беседку, не осмеливаясь пошевелиться, чтобы не нарушить очарования трепещущих звуков. Несколько минут, длинных и прекрасных, он словно слышал голос самой души Карум-Ныс, пока темные, сухие и сильные руки музыканта не отложили благоговейно дудук в обитый изнутри белым шелком буковый футляр.
— Запад ли, Восток… Везде холодный ветер студит мне спину, — легкая полуулыбка Главного Визиря мало соответствовала непроницаемо-холодным зеленым глазам.
