Михаил Гуськов - Дочка людоеда или приключения Недобежкина
пястья наподобие ременного браслета, и рукоятка сожмется. Попробуйте. А чуть что – только дернете узелок и хлещите кого и как вашей душе угодно, – подобострастно оттараторил всезнайка.
– А его кто-нибудь случайно не развяжет?
– Никак нет-с, вы его на мертвую петельку под свое заклятье завяжите, только заклятье не забудьте, а то он так до смерти и будет висеть на руке Только заклятье-с никому, даже мне, вслух не говорите. Вот и все.
– А ты что засюссюкал?
– Для вежливости, я очень кнутика вашего боюсь. Боюсь – значит, уважаю.
– Боишься, значит?
– Боюсь.
– Да кто ты?
– Битый.
– Как понять – битый? Имя, что ли, такое?
– Вот как вам угодно-с, так и понимайте. Битый. Натерпелся. За меня всех небитых дают, а никто не отдает. Битые много знают. Вот вы кнутиком хлестнули, а отдачей все по мне, все по мне. Кнут ума прибавляет. Это верно. Вы сразу
поняли, что кнут ума прибавляет и уважения. Но уж больно страшно.
– Что ж ты не убежишь?
– Не могу-с, я к вашему кнутику привязан. Да мы еще побеседуем, к вам дружок ваш сейчас придут, так что вы кнутик навяжите себе на запястье, он только с виду большой, а когда надо, и до шнурка сожмется. Чего еще изволите?
– Пореже мне надоедай, – приказал аспирант, которому не понравился уничижительный тон Битого.
– Слушаюсь, – испуганно откликнулся Битый и замолчал.
Недобежкин оплел кнутиком левую руку и, как заколкой, съежившимся кнутовищем заколол причудливый узел, предварительно придумав заклятье: „Шамахан!" Кнут, как и утверждал Битый, очень культурно уложился на запястье. Смахнув из-под газеты драгоценности в карман своего пиджака, Недобежкин надел брюки и пошел на кухню искать, чем бы покормить Полкана и Тигру.
Утром в гостинице „Советская" в номере на втором этаже с окнами во двор сидели три человека – седой представительный мужчина лет около пятидесяти и два молодых человека решительного вида, те самые, которые так неудачно в одном из кулуаров „Дружбы" хотели поучить Недобежкина уму-разуму. Молодые люди почтительно наблюдали, как Седой важно пил кофе. Наконец он кивнул, разрешая говорить, обратясь к коренастому парню:
– Давай ты, Борис.
– Мы его проводили до дверей, узнали у соседей. Все точно, его квартира, – деловито доложил тот, что был пониже ростом, но пошире в кости и, следовательно, основатель нее в суждениях. – Живет в комнате один, еще есть две старушки-соседки, сейчас обе на даче, и в маленькой комнатке живет сосед, который никогда не бывает дома.
– Надо бы посмотреть интерьер квартиры этого, как его?
– Недобежкина Аркадия Михайловича. Шьет без примерки, как гвозди молотком забивает. Каратист. Очень опасен, – с некоторой долей восхищения живописал аспиранта Борис.
– Да, Недобежкина. Все верно, то, что вы нашли, ценная вещь – бриллианты, изумруды. Может быть, у него еще есть что-нибудь похожее. Мало ли, бабушка, дедушка наследство оставили, сам клад нашел. Словом, займитесь. А теперь вы
кладывайте, он что, положил вас обоих там, в „Дружбе"? Давай ты, Миша.
Мишка Жубровский, высокий, похожий на западного киноартиста, был сегодня уже не в шикарном белом костюме, который вчера ему безвозвратно испортил аспирант, а в не менее шикарном джинсовом, с какими-то немыслимо модными вышивками и даже золотым шитьем, взорвался:
– Это у него с испугу получилось, Иван Александрович! Никакой он не каратист, чего ты, Колун, заливаешь? Он тебя вдвинул в дверь, потому что ты сам в нее влетел, не надо было с утра накачиваться, а то расслабился… Танцы, танцы,
Элеонора! Вот тебе и Элеонора, мог бы и череп себе расколоть, если бы не в фанерную, а в железную дверцу влетел.
– Слушай, Лом. Брось дурака валять. Парень не простой! Видел, как моряка подсек? Молнией! А он чемпион округа по боксу.
– Ну, не похож он на молотилу. У меня глаз наметанный, должна же быть и мускулатура, и рука, и плечевой пояс, и координация движений соответствующая. Ты же отличаешь гражданский самолет от военного. Волка от овцы. Это же
однозначно.
Интеллигентный ликвидатор в джинсовом костюме аж привстал.
– А факт- остается фактом, он вам чуть кости не пере ломал, и у него эта вещица выпала. – Седой помахал в воздухе брошечкой. – Что ж, придется вызвать Удава.
– Удава? – присвистнул Михаил. Колун нахмурился.
– Другого выхода нет. Мне это не нравится. Боюсь, это не самодеятельность. Что, если это заготовка ташкентцев – и этот молодчик, и эта штучка? Отец Яблоко тоже бальными танцами интересуется, а у него связь с шейхами, хочет наладить поставки наших бальных красавиц в их гаремы. Эмираты – это золотое дно. Одним словом, экспортлес и экспорт-секс. Опять же, может быть, старики рынков мне дорогу начали переходить – рыбкой интересоваться, не все же им овощами и фруктами заниматься да розы продавать. Скоро их мясо начнет интересовать, рыба – вот где золотое дно!
Лом и Колун понимающе закивали.
– Может, его по-тихому хлопнуть из глушителя? – сделал предположение основательный Колун.
Седой строго посмотрел на него.
– Михаил, объясни ему.
– Колун, у тебя же высшее спортивное образование, ты же детективы любишь читать. Сначала все узнать нужно: от кого он и на кого работает, а уж потом думать, что с ним делать.
Седой кивнул.
– Ладно, детишки, отваливайте пока. Мне надо со взрослыми встретиться, обмозговать все.
– Сейчас москвичи приедут. Хотели поразвлечься в столице, расслабиться, да черт блесну забросил. И не заглатывать нельзя. Иначе сетью начнет ловить. В четыре двинемся все вместе к Завидчеи. Вы вот что… – Седой сделал такое лицо,
будто его внезапно посетила на редкость удачная идея.
– Сходите-ка, побывайте в его квартирке, только аккуратно, не
наследите там.
Молодые люди, получив задание, покинули номер Ивана Александровича
Глава 15
КАВКАЗЦЫ И ЧУМА ЗВЕРЕВ
Петушков с удивлением наблюдал краем глаза за своим другом. Недобежкин с каким-то странным, незнакомым Сергею Сергеевичу лицом шел по Лесной, а его клеврет, Витя Шелковников, слегка подсутуливаясь, бежал впереди, останавливаясь у объявлений, наклеенных на столбах и заборах. Как только друзья приближались к нему, клеврет, порой даже не успев дочитать афишку или объявление, бросался бежать дальше до следующей, ничем не примечательной для прочих прохожих бумажки и, оторвав телефон, прятал его в карман, где у него было много таких телефонов, по которым он почти всегда звонил на досуге, интересуясь то обменом, то куплей-продажей, но особенно он любил ходить смотреть на щенков. Однако самым интересным для него было в гостях напроситься попить чаю и порассуждать о кино. Здесь он перед интеллигентной пенсионеркой представлялся таким знатоком, что, когда его спрашивали, уж не работает ли он на киностудии, скромно щурился и, отставив чашку с недопитым чаем, говорил, эффектно прощаясь:
