Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов
– Нашего брата? – Мужчина повел носом, словно принюхиваясь, безошибочно определил место, где за спинами толпы лежало мертвое тело, и направился к нему, ускоряясь на каждом шаге.
Добравшись до мертвеца и рассмотрев его лицо, блондин состроил скорбную гримасу.
– Юный Вито… Жаль. Он подавал много надежд. – Потом бальга щелкнул пальцами, подзывая к себе одного из черномундирников, и указал на пятна кровяного следа, тянущегося по улице. – Я хочу знать все, что возможно. И поскорее.
Хотя он не повысил голос ни на тон, подручный поклонился, сглатывая слюну, кивнул своим товарищам и быстро засеменил прочь, присматриваясь к цепочке темных пятен на мостовой. Следом на некотором отдалении отправились еще двое, а блондин, словно мигом растеряв интерес к собственному же приказу, вернулся на покинутое было место поблизости от Эвины.
– Имена погибших уже известны?
Женщина зябко повела плечом:
– Говорят, что супруги Элларте тоже среди них. Так утверждает портной, признавший работу своей мастерской в этих… ошметках.
Бальга удовлетворенно кивнул и задал следующий вопрос:
– Больше в доме нет людей?
– Только наследник семьи Элларте. Даннио.
– Хорошо.
Он расслабленно скрестил руки на груди, приготовившись явно наблюдать, а не участвовать в каких-либо действиях. И как вскоре выяснилось, подручным блондина дополнительные приказы не требовались.
Один из черномундирников несколькими ударами кремня высек огонь и подпалил факел, к которому тут же были поднесены плотно скрученные жгуты из сухой травы и лозы. В воздух поднялись струйки белого дыма, но толпе не дали вдохнуть ни глотка: подожженные комки полетели прямо в раскрытые окна и задымили вовсю, уже находясь внутри дома. Проемы ломаных рам заволокло непроглядной белой пеленой, похожей на натянутый занавес, но она провисела нетронутой недолго. Прошла минута, может, две, и белизну запятнали очертания чьей-то фигуры, прохрипевшей:
– Я хочу побыть… хочу побыть… хочу…
* * *Наверное, это и был виновник происходящего. Он добрался до окна, так и не закончив излагать свое желание, высунулся наружу, желая вдохнуть чистого воздуха, и полетел вниз, на мостовую. Высота была вовсе никакая, однако, приземлившись, тело замерло без движения. Неужели разбился?
Похоже, этот вопрос занимал не только меня: большинство зевак, несмотря на явную угрозу, исходящую от одержимого, сделали шаг вперед, стараясь разглядеть парня получше и расслышать, о чем продолжали шептать его губы.
– Побыть… один… – Вот и все, что он успел сказать, прежде чем устало закрыл глаза, а его грудь продолжала мерно двигаться вверх-вниз, напоминая телодвижения человека, спящего крепким сном.
Бальга удовлетворенно кивнул самому себе и поднял правую ладонь. Очередной щелчок пальцев вызвал из толпы двух черномундирников, сопровождавших мальчика лет двенадцати, одетого неброско, но опрятно и не походившего на бродяжку или попрошайку ничем, кроме криво изогнутой ноги, превращавшей походку ребенка в нелепое и неуклюжее ковыляние.
– Иди сюда, дитя, – позвал блондин таким голосом, что впору было бы бежать прочь сломя голову.
Мальчик, явно робеющий перед столь высокопоставленным господином, но не смеющий ослушаться, приблизился к бальге, косясь на громил, тенью следовавших за своим подопечным.
– Ты хочешь исцелить свою ногу? – Вопрос прозвучал чуть ласковее предыдущего приказа, если такое определение вообще применимо к сухому, как степной ветер, голосу.
Ребенок судорожно кивнул.
– Хочешь сильно?
– Да, эррете.
– Сильно-сильно? Подумай хорошенько. Ты наконец-то сможешь бегать и прыгать наравне со своими друзьями, и никто больше не посмеет называть тебя колченогим.
В глазах мальчика вспыхнула тоска, перемешанная с отчаянием.
– Я смогу бегать и прыгать…
Бальга склонился над ребенком:
– Ты хочешь, чтобы твоя нога исцелилась?
– Я хочу, чтобы моя нога исцелилась, – завороженно повторил мальчик, глядя в ореховое безразличие глаз.
Блондин взял ребенка за плечо и подвел ближе к лежащему на мостовой одержимому, но поставил спиной, а не лицом к неподвижному телу.
– Думай о том, чего желаешь, и желание исполнится.
Губы мальчика зашевелились в многократном повторении одних и тех же слов, а черномундирник, находящийся вне поля зрения малолетнего калеки, чуть наклонился и отработанным движением кривого клинка перерезал горло наследника семьи Элларте.
Такой поворот событий можно было предположить, но я все равно мелко вздрогнул, наблюдая кратковременную агонию умирающего. Эвина подалась вперед, жадно раскрыв глаза, будто хотела до мельчайшей детали запомнить последние мгновения жизни одержимого, а вот все прочие присутствовавшие – зеваки, слуги дома Фьерде и люди с красными пряжками на черных камзолах – остались вполне равнодушными. В бесстрастную черствость душ не верилось, стало быть, нечто подобное происходит в Катрале достаточно часто, чтобы перестать пугать и удивлять. Значит, правдивы и обоснованны были опасения золотозвенника? Значит, охотник и в самом деле ехал в эти края, как на каторгу? Значит…
Тем временем агония прекратилась, и лицо мертвеца пошло мерцающими синими пятнами, постепенно просачивающимися наружу. Вот они стали похожими на сгустки света, вот слились воедино, превращаясь в крупную искру, повисающую над группой людей, из которых, как я понимал, надеяться на исполнение желания мог один лишь ребенок.
Сверкающий синий шарик, метнувшись несколько раз из стороны в сторону, вошел прямо в темноволосый затылок, и лицо мальчика, обращенное как раз в мою сторону, застыло то ли в испуге, то ли в восторге, а потом по щуплому телу покатились мощные волны судорог.
Конечно, он не смог устоять на ногах, упал, никем не поддерживаемый, забился в корчах на мостовой, наверняка нещадно отбивая себе бока. Черномундирники, впрочем, продолжали смотреть на ребенка, и весьма пристально. Может быть, полагали, что вселение демона может пройти неудачно, и тогда придется лишать жизни еще одного несчастного. Но куда больше, чем внимательная сосредоточенность подручных, меня удивил вид их главаря. Блондин стоял, гордо и сурово выпрямившись, но в каждой пяди его тела отчетливо просматривалось еле сдерживаемое стремление вступить в борьбу. Вернее, броситься в драку за могущество, даруемое демоном. Ореховые глаза бальги горели огнем, напомнившим мне взгляд Сосуда, обретшего волю, но, пожалуй, пугали намного больше.
Судороги, сначала страшные и продолжительные, постепенно сошли на нет, и мальчик наконец затих, глядя в небо широко раскрытыми глазами. Блондин выждал еще некоторое время, потом наклонился и спросил:
