Сергей Лукьяненко - Непоседа
Зато появился немолодой воин верхом на тонконогом красивом коне. Судя по сверкающей белизной одежде и богато разукрашенному мечу — это был кто-то из командиров. Судя по шрамам на суровом лице и потертым ножнам меча — опытный воин.
— Фигляры из королевства, — негромко сказал воин, остановившись возле фургона. — Выйдите все.
Актеры без обычных пререканий торопливо выстроились перед воином. От того так и веяло опасностью — казалось, будто ему ничего не стоит выхватить меч и изрубить их всех — просто так, без всякого повода. Аннет сочла за лучшее спрятаться Триксу за пазуху.
Взгляд командира пробежал по актерам. На мальчишках, Майхеле и Бамбуре, он даже не задержался. При взгляде на Шаража воин едва заметно кивнул. Хорт вызвал у него больше интереса — воин с заметным любопытством разглядывал могучие мускулы северянина, потом сказал:
— Ты не похож на фигляра. Ты привык к мечу.
— Я был воином, — коротко ответил Хорт.
Кочевник кивнул и уставился на Гавара, чье лицо скрывало забрала шлема.
— Почему ты в доспехах?
Гавар неожиданно низко поклонился и звучно, совсем непохоже на свой обычный тон, ответил:
— В пьесе, которую мы хотим предложить вниманию почтеннейшей публики, я играю роль коварного витаманта Гавара, злобного рыцаря-мага с Хрустальных Островов. Грим, который я ношу, так сложен и отвратителен, что до самого конца пьесы я не открываю свое лицо.
— Открой, — холодно сказал кочевник.
Помедлив мгновение, Гавар поднял забрало. Трикс с ужасом покосился на него — даже простодушный кочевник не мог не опознать в Гаваре настоящего живого мертвеца! А подъехавший к ним воин вовсе не выглядел простодушным…
Но Гавар, к его изумлению, выглядел сейчас как самый обычный человек. Губы его были красными, щеки — розовыми, и даже глаза утратили мертвую белизну и стали нормальными… ну, почти нормальными. Встретив такого на улице, Трикс подумал бы про себя «ну и урод», но вряд ли бы испугался.
— Паршивый грим, — презрительно сказал кочевник. — Я три года провел в вашей Столице и повидал немало пьесок. Поработай над своим обликом, актер. Возможно, сам Прозрачный Бог соизволит смотреть ваше представление.
— Я постараюсь, господин… — Гавар низко поклонился.
— Хамас. Я — Хамас, полководец великого Алхазаба, тот, кто ведет в бой его верных рабов. Располагайтесь здесь. Мы останемся в оазисе еще на одну ночь и вы должны начать представление, едва солнце скроется за горизонтом.
— Нам нужно немного реквизита, — попросил Майхель. — Какие-нибудь жерди, чтобы натянуть задник… доски, чтобы соорудить будку для суфлера…
— Можете срубить пальмы, — бросил Хамас. — Вам принесут еду и воду. Если потребуется что-то еще — говорите.
— Нет, нет, все остальное у нас есть, — закивал Майхель.
— Надеюсь, вы не разочаруете Прозрачного Бога, — продолжил Хамас. — Если он заскучает… что ж, тогда он найдет способ повеселиться, но я не думаю, что он вам понравится.
Развернув коня, Хамас неторопливо отъехал в сторону.
Майхель вытер пот со лба. И сказал:
— Ну что… господа комедианты… Приступим.
Хорт молча достал из фургона свой боевой топор и отправился к пальмам.
Поскольку соорудить зрительные ряды было совершенно невозможно, актеры ограничились сценой — но зато разместили ее во впадине, на дне высохшего озерца. Конечно, вся огромная армия все равно не сумела бы увидеть представления, но тысяч пять-шесть солдат могли собраться вокруг и наблюдать за происходящим.
Занавеса не было, сцену ограничивали с боков две уцелевшие пальмы. Рядом с пальмами соорудили простенькие кулисы с изображенными на них иллюминаторами, за которыми ожидали своей очереди на выход актеры. За пальмами натянули полотнище с нарисованным морем. Декораций было немного — пришлось даже частично разобрать фургон, чтобы построить какой-то намек на два корабля (колеса от фургона послужили штурвалами, колесные оси — мачтами).
— Все не так! — восклицал Майхель, хватаясь за голову. — Падугов нет, кулисы только одни, задник один, машинерии никакой нет, света нет, рабочих сцены нет! Сплошная условность! Как играть?
— Это не важно, — утешал его Бамбура. — Я давно предлагал отказаться от декораций. Зритель должен наслаждаться игрой актеров, а не рассматривать красивые картинки. Перевоплощение, подлинные чувства, брызжущие эмоции — вот что составляет суть театра!
— Нет, нет, нет! — размахивал руками Майхель. — Искусство должно быть реалистичным, близким к жизни. Если дело происходит на корабле — со сцены должна брызгать вода! Если в пустыне — лететь песок! Если актеры на сцене едят — они должны есть по-настоящему, а не делать вид, что кусают фрукты из папье-маше!
— Вот насчет последнего я совершенно согласен, — кивнул Бамбура.
Но труднее всего оказалось договориться с Песей и Нисей. Племянники Майхеля только сейчас поняли, что кому-то из них придется изображать принцессу Тиану.
— Я девчонку играть не буду! — твердо заявил старший брат, Песя.
— Я тоже! — пискнул Нися. — Я самый маленький, я Халанбери играю! И я плохо роли запоминаю!
Майхель прекратил выдирать волосы на голове и вцепился себе в бороду.
— Песя! Жизнь актера — это бесконечная череда перевоплощений! Вчера ты играл Трикса, сегодня ты играешь княгиню Тиану, а завтра — завтра и самого витаманта Гавара!
— Не буду играть девчонку, — упрямился Песя. — Если я буду одевать девчачьи платья, то это может плохо сказаться на моем взрослении!
— Песя, ты в принципе прав, — откашлялся Майхель. — Но актер — такая трудная профессия, требующая полной самоотверженности… Знаешь, я однажды играл молодую гномиху!
— Правда? — поразился Песя.
— Правда. У нас был спектакль… «Если бы бабушка была дедушкой, или Гномья лагуна»… У меня борода была самая подходящая, чтобы играть гномиху…
Песя задумался. Неохотно сказал:
— Ну, гномихи не считаются… наверное…
— К тому же у актеров есть мудрое правило, — продолжал уговоры Майхель. — В полном толковании оно звучит так: «Один раз можно сыграть любую роль, это не накладывает на актера никаких обязательств и вообще не считается»… Я тебя прошу сыграть только один раз!
Песя вздохнул.
— И ты получишь свой процент от общей прибыли, — вздохнул Майхель.
— Процент? — восхитился Песя. — Не просто кормежка и обучение, а еще и деньги? Какой процент?
— Полпроцента, — сказал Майхель.
— Процент — и заметано! — бодро сказал Песя. — Будет такая Тиана, что у вас глаза на лоб полезут!
