Тени Шаттенбурга - Луженский Денис
– Кто там орет? Что случилось?
И тут же те, кто стоял в задних рядах, получили ответ от тех, кто был к ратуше ближе:
– Глядите! Это ж Клара Циглер!
– Чего она убивается-то?
– Сыно-о-ок! – кричала женщина. – Сыно-о-ок!
– Видать, с сыном что-то случилось!
– С каким сыном? Это который ведьму караулил?
– Да неужто…
– По всему выходит, не поймали живореза-то, – тяжело сказал кто-то из пекарей. – А вовсе даже наоборот, сдается мне.
– Тихо-о! – Оттеснив бургомистра, к краю помоста вышел отец Иоахим. Сегодня он был не в молитвенном облачении, а в грубой дорожной сутане, под которой виднелось белое платье доминиканца. Двое стражников тем временем унимали бившуюся Клару.
– В вашем городе снова случилась беда! – крикнул инквизитор, чтобы услышали его все собравшиеся. – Отец Мартин сегодня, спустившись к женщине, прозывавшейся Терезой Дресслер и подозреваемой в ведовстве, увидел, что и она, и охранник ее… мертвы.
Вздох прокатился над толпой. А Иоахим продолжал:
– С тяжелым сердцем говорю я об этом, ибо уповали мы на то, что сможем остановить угрозу прежде, чем вновь прольется кровь, но…
– Но не сделали ничего! – взвыла Клара Циглер, пытаясь вырваться из рук стражников. – Ничего! Сынок мой!
Над площадью разнесся ропот.
– А и в самом деле! – крикнул кто-то. – Мельсбахов порешили, а никто и не чешется!
– Ведьма… – начал было инквизитор, но тут закричали откуда-то с дальнего края площади:
– Ведьма?! Люди, вспомните, кому Тереза чего плохого сделала!
– И вправду… Да…
Ойген фон Ройц скрипнул зубами. У отца Мартина, видать, в голове каша, а не мозги: вместо того чтобы по-тихому сообщить о случившемся в ратуше бургомистру, он ударил в колокол. Пришлось мчаться сюда едва ли не наперегонки с Иоахимом – ведь ясно, что дело нешуточное. А люди и без того на взводе: станут ли слушать какого-то святошу заезжего, увиденного впервые три дня назад? Все было за то, что не станут.
– Может, и не ведьма она вовсе?! – продолжали кричать из толпы. – Не испытывали ее ведь!
Ропот становился все громче. Фон Ройц окинул взглядом редкую цепочку своих бойцов, прикидывая, смогут ли те сдержать горожан, если… начнется. Местная-то стража наверняка постарается в сторонке остаться: вот и сержант тутошний, ван Зваан, уже на ступеньку ниже спустился. Видно, и впрямь надеяться можно только на своих – хорошо, Девенпорт заставил их прихватить с собой короткие, в два элле [57], ясеневые шесты – не хвататься же за мечи. Ну и еще телохранитель Иоахима примчался откуда-то, весь в мыле, приволок за собой паренька-послушника, встал рядом с инквизитором. До клинков, Бог даст, не дойдет, но вот по соплям кто-то из горожан наверняка получит, пусть только сунутся к помосту. Потом придется поговорить по душам с бургомистром – уже по-настоящему, без экивоков, только сперва надо, чтобы тут, на площади, все закончилось не очень скверно. Тут уж надежда на святого отца. Давай же, папский голос, не подведи, переори этих крикунов подзаборных, ну!
Но инквизитор даже рта открыть не успел: из толпы прозвучали те слова, услышать которые фон Ройц боялся больше всего.
– Пока вы не приехали, ничего в городе и не случалось!
Конечно, это не так – ведь именно горожане и воззвали о помощи после гибели детей, но кто из них об этом вспомнит? Сейчас они готовы связать приезд чужаков с убийствами, и связь эта кажется им очевидной. Барон, читавший Аристотеля и Бурлея, Альберта Саксонского и Оккама, неплохо знакомый с искусством рассуждения, мог бы объяснить, что «после того» не значит «вследствие того», но… это можно доказать каждому в отдельности, а вот объяснить столь очевидные вещи толпе – едва ли возможно.
Ойген крепче сжал перила помоста, кинул взгляд на бургомистра. У того в глазах плескался неподдельный ужас. Городской глава явно боялся, как бы посланник короны не решил, что именно он всему виной. Между тем толпа качнулась к помосту – словно густые сливки в потревоженной миске – и бойцы Ойгена взревели, едва сдерживая натиск:
– А ну подай назад! Не напирай! Осади!
Главное, чтобы не выволокли сдуру трупы из подвала. Сам барон уже успел туда спуститься, увидел и парня в луже подсыхающей крови, и скукоженную, словно кусок сушеного мяса, женщину. Ведьма она была или нет, но смерть приняла страшную. Если сейчас народишко их увидит – вот тогда дело и впрямь станет хуже некуда. Как же их остановить? Он подтянул за рукав отца Мартина и крикнул, перекрывая стоящий над площадью многоголосый гвалт, прямо ему в ухо:
– Пусть снова в колокол ударят! Иначе не удержимся!
Священник, еще не отошедший от увиденного в ратуше, несколько секунд растерянно хлопал глазами, и фон Ройц, взяв его за плечи, чувствительно встряхнул.
– В колокол ударьте, ну! Пусть заткнутся все!
Отец Мартин, наконец сообразивший, чего добивается Ойген, закивал мелко и торопливо, замахал руками, подавая сигнал скорчившемуся на колокольне собора монаху: хорошо, что его с помоста было прекрасно видно. Томительно утекали драгоценные мгновения, но вот колокол все-таки качнулся, провернулся на массивной дубовой поперечине, и над площадью разнесся густой медный гул.
После нескольких ударов толпа прекратила напирать на тонкую цепочку стражников. Люди переглядывались и ворчали, но больше не лезли вперед. Фон Ройц перевел дыхание. Ну теперь главное, чтобы отец Иоахим не подкачал, смог уверить людей, что опасность им грозит не столь уж великая и что приезжие не имеют отношения к злодеяниям, напротив – они едва ли не единственная надежда горожан. Священник, впрочем, и сам это прекрасно понимал. Вот он подошел к краю помоста, уперся животом в перила и простер руки к толпе:
– Возлюбленные дети мои!
Площадь в Шаттенбурге была немаленькой, на горле инквизитора от предельных усилий вздувались жилы.
– Услышьте меня!
Но речи его не суждено было прозвучать. Сначала барон увидел, как Микаэль мягко, по-кошачьи вскочил на перила. Потом – как слева, шагах в двадцати от помоста, из толпы взмыл в воздух большой – с голову младенца – темный шар. Предмет летел прямо к ним, роняя искры и оставляя в воздухе тонкий дымный след, словно внутри него что-то горело. А нюрнбержец, оттолкнувшись от перил, уже метнул себя туда, откуда швырнули шар.
Девенпорт, оказавшийся ничуть не медленнее Микаэля, взлетел по ступеням, бесцеремонно оттолкнул Ойгена и взмахнул шестом, пытаясь отбить странную штуковину, но в тот же миг раздался громкий хлопок, помост окутался белым дымом, в воздухе завизжали осколки.
Это было уже слишком. Крича, люди бросились с площади. Стоны раненых, находившихся ближе всего к месту взрыва, смешались с воплями тех, кто стоял поодаль и вовсе не понимал, отчего вдруг все ринулись прочь. Скорее убежать, быстрее скрыться, схорониться за толстыми дверями и непроницаемыми ставнями, при этом не упасть, не оказаться прижатым к стене, чтобы не затоптали, не смяли, как лист лопуха…
Фон Ройц со стоном поднялся, поморщился от боли в рассаженном локте. Бургомистр, прижавшись спиной к столбу, хлопал глазами. Инквизитор… Проклятие, похоже, он ранен! По левой кисти Иоахима тянулись тонкие струйки крови. Барон вынул из ножен короткий кинжал, вспорол рукав верхней сутаны, на котором расплывалось влажное пятно, потом – рукав сутаны нижней. В мякоти плеча глубоко засел немаленький, в два пальца, рваный кусок олова – не иначе осколок шара. Кровило сильно, но от такого не умирают. Отодрав напрочь оба рукава и распоров кусок белой сутаны на полосы, фон Ройц перетянул плечо инквизитора плотной повязкой.
– Благодарю, – прохрипел отец Иоахим. – Не обращайте внимания, барон, не впервой. Пока и так сойдет, а потом в «Кабанчике» залатают.
Ойген фыркнул, но его уважение к священнику несколько выросло. «Не впервой» – слыхали вы такое? Однако…
Перед помостом несколько горожан – кто стоял, кто сидел – стонали от боли, но фон Ройц уже видел, что ничего серьезного с ними не случилось: небольшие осколки попали кому в ногу, кому в руку.
