Цикл аномалии (ЛП) - Форд Ша

— Похоже, из него получится хорошая картина.

Я закатила глаза.

— Верно, я и забыла, что ты любишь рисовать грубые вещи.

— Интересные вещи.

— Ага.

Я уловила шорох, когда Воробей села.

— Шарли?

— Что?

Больше шуршания. Какой-то нервный хруст подушки.

— Думаю, я знаю, как пошуметь для тебя.

— О? Ты собираешься съесть восемь банок фасоли, а потом вышвырнуть меня из комнаты?

— Нет… — еще немного шороха. — Я собираюсь включить Архив для тебя, но не говори Фрэнку, потому что ты потеряла свои привилегии за то, что била меня.

— И по чьей вине?

— Твоей. За то, что пнула меня.

Я не могла с ней спорить — в основном потому, что у меня просто не было на это сил, а отчасти потому, что она могла быть немного права.

— Как ты вообще собираешься включать Архив? Разве Учреждение не закрывается на ночь?

— Нет. Почему ты так думаешь?

— Потому что все работает на солнце. И вещи на солнечной энергии не могут работать без солнца.

— В Учреждении есть генераторы, Шарли, — раздраженно сказала Воробей. — Они могут одновременно хранить дополнительные солнца на несколько недель.

— Да? Хм. Это довольно интересно… — я думала об этом секунду. — Ты не покажешь мне, где эти генераторы?

— Даже если бы я могла добраться до них, я бы ни за что не позволила тебе прикоснуться к ним. Ты бы, наверное, разорвала нас всех на куски.

Наверное, она была права.

— Работа Архива практически не потребляет энергии. Вряд ли Фрэнк заметит, что я его включила.

Бледный шар света расцвел над изножьем кровати Воробья. Это был проекционный свет — я бы, наверное, даже не заметила его, если бы в комнате не было так темно. Но теперь мне казалось, что я смотрела на солнце.

Я прикрыла глаза, пока они не привыкли.

— Это что?

— Это Архив, — сказала Воробей.

Я внимательно наблюдала, как она управляла проекцией по меню. Выглядело как гигантское меню Куба — но вместо того, чтобы реагировать на прикосновения, оно словно следовало за движением рук Воробья. Она провела рукой по кругу, и проекция превратилась из шара в большой прямоугольный экран.

— Какое телевидение ты смотришь? — спросила она, поворачиваясь ко мне.

Я не была готова к тому, что проекционный свет сделает с ее серебряными глазами. Они блестели, как два кусочка хрома Фрэнка, цвет которых переливался какой-то неестественной жидкостью.

— Э… эм…

— Просто выбери что-нибудь. Буквально все, что угодно, — раздраженно сказала Воробей, и в ее взгляде появился металл. — В архиве есть все, о чем только можно подумать.

— Здесь есть футбол?

Она ухмыльнулась мне. Это длилось лишь миг, но выражение идеально сочеталось с ее сияющими глазами, и воспоминание витало в моей голове даже после того, как она отвернулась. Кажется, я понимала, что она имела в виду, когда говорила, что у нее что-то застревало в голове: эта ухмылка определенно оставила след.

— С возвращением на Суперкубок двадцать два, — прогремел мужской голос из проекции.

Я села прямо.

— Двадцать два? Сколько, черт возьми, лет этой игре?

— Много, — с ухмылкой сказала Воробей. — Но мне нравится эта. Там много тачдаунов.

Я смотрела так много футбольных матчей, что могла представить, что происходило, просто слушая комментарии. И Воробей была права: шум помог мне расслабиться. Знакомые узоры шума толпы, смешанные с жужжанием дикторов, сделали мои веки тяжелыми. Две минуты спустя, и я была близка к тому, чтобы заснуть…

Затем толпа взорвалась.

Футбольные матчи в Далласе транслировались по телевидению с заранее записанным шумом толпы: крики приземления, улюлюканье при перехвате, возгласы после удачного начального удара — все было одинаково. Но этот шум был другим.

Там было примерно в десять раз больше энтузиазма, чем на любой записи, и, кажется, шум не заканчивался. Люди все еще вопили добрые десять секунд спустя.

Я с усилием открыла глаза и придвинулась к изголовью кровати, пытаясь подобраться под таким углом, чтобы видеть экран.

— Что случилось?

— Одна из команд только что забила тачдаун.

— Уже?

— Ага.

— Ну, ты можешь немного повернуть экран? Я не вижу.

— Ты должна спать. У тебя завтра операция.

Она была права. Я должна была спать. Но не успела я лечь, как толпа снова взорвалась.

— Что теперь?

— Другая команда только что забила тачдаун.

Я больше не могла. Обычно за игру бывало только четыре тачдауна. Эта игра была на пути к тому, чтобы иметь намного больше. Я должна была увидеть это сама.

— Можешь повернуть экран?

— Он не поворачивается, — фыркнула Воробей. — Ложись спать — что ты делаешь?

Ее глаза расширились, когда я сорвала с нее одеяло. Она уперлась в меня ладонью, прежде чем я успела пригнуться.

— Подвинься.

— Нет.

— Давай, всего на пару минут! — умоляла я, наклоняясь так, что весь мой вес приходился на ее ладонь. — Пять минут, а потом я обещаю, что пойду спать.

Губы Воробья сжались в неуверенности.

— Но… я думала, что только женатые люди должны спать в одной постели?

Это были странные слова. Конечно, все супружеские пары в Далласе спали в одной постели — или, скорее, лежали без сна, уставившись в потолок до рассвета в одной постели — но мы с Ашей также спали вместе. И мы точно не были женаты.

Я рассказала об этом Воробью, но она все еще не была убеждена.

— Откуда мне знать, что ты мне ничего не сделаешь?

Я не понимала.

— Что сделаю?

— То, что делают женатые люди.

— Я не понимаю, о чем, черт возьми, ты говоришь.

— Фрэнк сказал, что можешь. Он сказал, что ты могла бы что-то натворить.

Мне надоело слушать о Фрэнке. Меня тошнило от того, что он служил Воробью оправданием абсолютно всего.

— Знаешь что? Иногда мне кажется, что Фрэнк говорит тебе что-то только для того, чтобы напугать тебя и заставить следовать правилам…

— Нет, он…

— И я думаю, что он говорил тебе обо всех этих вещах, которые я могу сделать, чтобы ты меня боялась.

— Я не боюсь тебя, — возразила Воробей, но в ее глазах не было уверенности.

Я сломала ей нос сегодня. Теперь он распух до такой степени, что нижние части ее глаз свисали полумесяцами, будто они постоянно находились в состоянии, когда вот-вот потекут слезы. Ее признание не влияло на то, что Воробей боялась меня. Я бы не причинила ей вреда, если бы от этого не зависела наша жизнь.

Но ей и не нужно было этого знать.

— Хорошо, — натянуто сказала она.

Воробей скользнула к стене, и я устроилась рядом с ней. Я так долго стояла и спорила с ней, что замерзла. В Учреждении было холодно. Мои зубы немного стучали, когда я натянула одеяло до подбородка.

Воробей замерла рядом со мной.

— Что это был за звук?

— Это мои зубы.

— Почему они так звучат?

— Они стучат, потому что мне холодно. А теперь заткнись, давай посмотрим игру.

Воробей провела рукой, и проекция снова запустилась.

Я не могла в это поверить. Тот футбол, который я привыкла смотреть, происходил в маленькой мягкой комнате, заполненной камерами. Игроки носили шлемы и светящиеся ремни, а также перчатки, которые позволяли им передавать спроецированный шар света вперед и назад. Если кто-то из другой команды касался пояса, игрок считался схваченным и должен был стоять на месте до окончания игры. Я так и не поняла, почему они использовали слово «схватили» — слово «коснулись» было бы гораздо более уместным.

Теперь я понимала.

Когда в футбол только начали играть, они действительно сражались друг с другом.

И это было потрясающе.

— Это настоящее! — сказала я, когда игроки выстроились на поле. — Это настоящая трава!

— Да, — буркнула Воробей.

Они били по мячу, и квотербек занял позицию. Огромные тела сталкивались на линии. Я слышала треск их шлемов, их тяжелое рычание, когда одна сторона боролась за то, чтобы пробить то, что так отчаянно защищала другая сторона. Квотербек поднял руку, а затем выбросил ее вперед. Я с изумлением наблюдала, как настоящий мяч — реликвия из кожи и белых шнурков — пролетел по спирали в воздухе и точно упал в руки бегущего игрока.