Цикл аномалии (ЛП) - Форд Ша
— Похоже, из него получится хорошая картина.
Я закатила глаза.
— Верно, я и забыла, что ты любишь рисовать грубые вещи.
— Интересные вещи.
— Ага.
Я уловила шорох, когда Воробей села.
— Шарли?
— Что?
Больше шуршания. Какой-то нервный хруст подушки.
— Думаю, я знаю, как пошуметь для тебя.
— О? Ты собираешься съесть восемь банок фасоли, а потом вышвырнуть меня из комнаты?
— Нет… — еще немного шороха. — Я собираюсь включить Архив для тебя, но не говори Фрэнку, потому что ты потеряла свои привилегии за то, что била меня.
— И по чьей вине?
— Твоей. За то, что пнула меня.
Я не могла с ней спорить — в основном потому, что у меня просто не было на это сил, а отчасти потому, что она могла быть немного права.
— Как ты вообще собираешься включать Архив? Разве Учреждение не закрывается на ночь?
— Нет. Почему ты так думаешь?
— Потому что все работает на солнце. И вещи на солнечной энергии не могут работать без солнца.
— В Учреждении есть генераторы, Шарли, — раздраженно сказала Воробей. — Они могут одновременно хранить дополнительные солнца на несколько недель.
— Да? Хм. Это довольно интересно… — я думала об этом секунду. — Ты не покажешь мне, где эти генераторы?
— Даже если бы я могла добраться до них, я бы ни за что не позволила тебе прикоснуться к ним. Ты бы, наверное, разорвала нас всех на куски.
Наверное, она была права.
— Работа Архива практически не потребляет энергии. Вряд ли Фрэнк заметит, что я его включила.
Бледный шар света расцвел над изножьем кровати Воробья. Это был проекционный свет — я бы, наверное, даже не заметила его, если бы в комнате не было так темно. Но теперь мне казалось, что я смотрела на солнце.
Я прикрыла глаза, пока они не привыкли.
— Это что?
— Это Архив, — сказала Воробей.
Я внимательно наблюдала, как она управляла проекцией по меню. Выглядело как гигантское меню Куба — но вместо того, чтобы реагировать на прикосновения, оно словно следовало за движением рук Воробья. Она провела рукой по кругу, и проекция превратилась из шара в большой прямоугольный экран.
— Какое телевидение ты смотришь? — спросила она, поворачиваясь ко мне.
Я не была готова к тому, что проекционный свет сделает с ее серебряными глазами. Они блестели, как два кусочка хрома Фрэнка, цвет которых переливался какой-то неестественной жидкостью.
— Э… эм…
— Просто выбери что-нибудь. Буквально все, что угодно, — раздраженно сказала Воробей, и в ее взгляде появился металл. — В архиве есть все, о чем только можно подумать.
— Здесь есть футбол?
Она ухмыльнулась мне. Это длилось лишь миг, но выражение идеально сочеталось с ее сияющими глазами, и воспоминание витало в моей голове даже после того, как она отвернулась. Кажется, я понимала, что она имела в виду, когда говорила, что у нее что-то застревало в голове: эта ухмылка определенно оставила след.
— С возвращением на Суперкубок двадцать два, — прогремел мужской голос из проекции.
Я села прямо.
— Двадцать два? Сколько, черт возьми, лет этой игре?
— Много, — с ухмылкой сказала Воробей. — Но мне нравится эта. Там много тачдаунов.
Я смотрела так много футбольных матчей, что могла представить, что происходило, просто слушая комментарии. И Воробей была права: шум помог мне расслабиться. Знакомые узоры шума толпы, смешанные с жужжанием дикторов, сделали мои веки тяжелыми. Две минуты спустя, и я была близка к тому, чтобы заснуть…
Затем толпа взорвалась.
Футбольные матчи в Далласе транслировались по телевидению с заранее записанным шумом толпы: крики приземления, улюлюканье при перехвате, возгласы после удачного начального удара — все было одинаково. Но этот шум был другим.
Там было примерно в десять раз больше энтузиазма, чем на любой записи, и, кажется, шум не заканчивался. Люди все еще вопили добрые десять секунд спустя.
Я с усилием открыла глаза и придвинулась к изголовью кровати, пытаясь подобраться под таким углом, чтобы видеть экран.
— Что случилось?
— Одна из команд только что забила тачдаун.
— Уже?
— Ага.
— Ну, ты можешь немного повернуть экран? Я не вижу.
— Ты должна спать. У тебя завтра операция.
Она была права. Я должна была спать. Но не успела я лечь, как толпа снова взорвалась.
— Что теперь?
— Другая команда только что забила тачдаун.
Я больше не могла. Обычно за игру бывало только четыре тачдауна. Эта игра была на пути к тому, чтобы иметь намного больше. Я должна была увидеть это сама.
— Можешь повернуть экран?
— Он не поворачивается, — фыркнула Воробей. — Ложись спать — что ты делаешь?
Ее глаза расширились, когда я сорвала с нее одеяло. Она уперлась в меня ладонью, прежде чем я успела пригнуться.
— Подвинься.
— Нет.
— Давай, всего на пару минут! — умоляла я, наклоняясь так, что весь мой вес приходился на ее ладонь. — Пять минут, а потом я обещаю, что пойду спать.
Губы Воробья сжались в неуверенности.
— Но… я думала, что только женатые люди должны спать в одной постели?
Это были странные слова. Конечно, все супружеские пары в Далласе спали в одной постели — или, скорее, лежали без сна, уставившись в потолок до рассвета в одной постели — но мы с Ашей также спали вместе. И мы точно не были женаты.
Я рассказала об этом Воробью, но она все еще не была убеждена.
— Откуда мне знать, что ты мне ничего не сделаешь?
Я не понимала.
— Что сделаю?
— То, что делают женатые люди.
— Я не понимаю, о чем, черт возьми, ты говоришь.
— Фрэнк сказал, что можешь. Он сказал, что ты могла бы что-то натворить.
Мне надоело слушать о Фрэнке. Меня тошнило от того, что он служил Воробью оправданием абсолютно всего.
— Знаешь что? Иногда мне кажется, что Фрэнк говорит тебе что-то только для того, чтобы напугать тебя и заставить следовать правилам…
— Нет, он…
— И я думаю, что он говорил тебе обо всех этих вещах, которые я могу сделать, чтобы ты меня боялась.
— Я не боюсь тебя, — возразила Воробей, но в ее глазах не было уверенности.
Я сломала ей нос сегодня. Теперь он распух до такой степени, что нижние части ее глаз свисали полумесяцами, будто они постоянно находились в состоянии, когда вот-вот потекут слезы. Ее признание не влияло на то, что Воробей боялась меня. Я бы не причинила ей вреда, если бы от этого не зависела наша жизнь.
Но ей и не нужно было этого знать.
— Хорошо, — натянуто сказала она.
Воробей скользнула к стене, и я устроилась рядом с ней. Я так долго стояла и спорила с ней, что замерзла. В Учреждении было холодно. Мои зубы немного стучали, когда я натянула одеяло до подбородка.
Воробей замерла рядом со мной.
— Что это был за звук?
— Это мои зубы.
— Почему они так звучат?
— Они стучат, потому что мне холодно. А теперь заткнись, давай посмотрим игру.
Воробей провела рукой, и проекция снова запустилась.
Я не могла в это поверить. Тот футбол, который я привыкла смотреть, происходил в маленькой мягкой комнате, заполненной камерами. Игроки носили шлемы и светящиеся ремни, а также перчатки, которые позволяли им передавать спроецированный шар света вперед и назад. Если кто-то из другой команды касался пояса, игрок считался схваченным и должен был стоять на месте до окончания игры. Я так и не поняла, почему они использовали слово «схватили» — слово «коснулись» было бы гораздо более уместным.
Теперь я понимала.
Когда в футбол только начали играть, они действительно сражались друг с другом.
И это было потрясающе.
— Это настоящее! — сказала я, когда игроки выстроились на поле. — Это настоящая трава!
— Да, — буркнула Воробей.
Они били по мячу, и квотербек занял позицию. Огромные тела сталкивались на линии. Я слышала треск их шлемов, их тяжелое рычание, когда одна сторона боролась за то, чтобы пробить то, что так отчаянно защищала другая сторона. Квотербек поднял руку, а затем выбросил ее вперед. Я с изумлением наблюдала, как настоящий мяч — реликвия из кожи и белых шнурков — пролетел по спирали в воздухе и точно упал в руки бегущего игрока.