Валерий Вотрин - Последняя чаша гнева
Некоторые Чойс узнал: он видел их по пути сюда. Но и здесь, как он понял, не было падения Чаши.
— Она падет, — раздался голос, и Чойс рывком повернулся. К нему медленно, словно готовясь к прыжку, приближался Вольфганг. По его лицу блуждала странная оскаленная улыбка. Его глаза горели темным огнем, таким же, что пылал на конце единственной свечи Канделябра Вав.
— Напрасные надежды, Эдмунд, — продолжил Вольфганг. Чойсу пришлось повернуться к нему лицом. — Обычно я стараюсь доделывать все до конца.
— На этот раз ты не довершишь до конца то, что задумал, сын Торгильса, — торжественно сказал Чойс. — Ибо я преграда на твоем пути.
Вольфганг удивленно взглянул на него.
— Я не должен позволить опрокинуть тебе Чашу, — продолжал Чойс. — Живя здесь, я решил испробовать свою роль спасителя мира и не намерен уступать тебе.
— Ты очень скромен, — съязвил Вольфганг.
— Когда я тебя уничтожу, мне простят мои недостатки.
— Не бойся, — вдруг сказал Вольфганг, но Чойс в пылу очередной намечавшейся схватки не понял его слов. — Все пройдет удачно. Можешь так и передать это тем, кто над тобой. Они победят и на этот раз.
— А?
— Просто иди. Иди, и все.
— Как ты опрокинешь Чашу? — спросил его Чойс, переводя разговор на более понятную и близкую тему.
Вольфганг внезапно захохотал, глядя на него.
— Кто послал сюда такого дурня? Ты вообще понимаешь, что делаешь? Понимаешь, за что борешься?
— А? — опять не понял Чойс.
И вновь он чуть было не прозевал молниеносного движения Вольфганга. Он еле успел отклониться в сторону, выронив меч, когда пламя Канделябра выросло, дотягиваясь до его груди. Пламя Подсвечника вновь встретилось с огнем Канделябра. Чойс чувствовал страшное давление со стороны магического оружия Вольфганга, его силу, он чуть было не поддавался под его напором, но поддаться Канделябру означало погибнуть. Собрав все свои силы, он послал ответный импульс. Давление немного ослабло.
И вновь яркая вспышка. Методы Вольфганга отличались большой однотипностью: он опять куда-то скрылся.
Чойс начал медленно идти вдоль стены, ища какую-нибудь дверь, куда мог уйти Вольфганг. Он знал, что время у него есть: его противник был не из тех, кто делает все сразу. Сначала он любил превратить собственную победу в аляповатый балаганный фарс.
Наконец Чойс заметил узкую, почти неприметную дверцу. Он поднял голову. Пьедестал лишь казался снизу таким доступным. Позади Чаши он поднимался на один с нею уровень, и на этом выступе постамента был укреплен громадный заостренный молот, который стоило только отпустить, и он разобьет Чашу вдребезги. Молот был закреплен большими металлическими стержнями.
Он так долго лез наверх по запыленной лесенке, что почти отчаялся найти Чашу целой. С секунды на секунду он ждал, что сейчас мир обрушится ему на голову смертельным каскадом, все дальше и дальше разрушая мироздание подобно расходящимся по воде кругам от брошенного камня.
Но ничего не происходило. Внезапно он наткнулся на вторую дверцу, пнул ее так, что она соскочила с петель, и выбежал наружу, оказавшись на возвышении, где был укреплен молот. Чойс ожидал чего угодно: что молот будет уже на полпути к корпусу Чаши, что один из стержней будет уже вытащен из своего гнезда, что… Но Вольфганг просто ждал его. Стоял и ждал, заложив руки за спину и странно улыбаясь.
У Чойса были уже наготове некие слова. Но, когда он громко их выкрикнул, он понял, что они здесь просто не к месту. Эти слова было хорошо адресовать Вольфгангу, расшатывающему стержень, Вольфгангу, заносящему меч, Вольфгангу торжествующему. Эти заранее заготовленные слова Чойса не были образчиком изящной высокопарной словесности из куртуазных рыцарских романов, не были словами благородного Роланда или не менее благородного Амадиса, обращенными к противнику. Эти слова были:
— Эй, ты! Гадюка!
Лицо Вольфганга было неподвижно, с резкими тенями: их обоих освещало снизу сияние содержимого Чаши.
— Посмотри вниз, Эдмунд, — произнес он.
Чойс немного поколебался, а потом все же глянул вниз.
Там, внизу, сдерживаемый толстыми стенками Чаши, кипел, клокотал, бурлил, дымился, сверкал, пенился еще не пролитой кровью Божий Гнев. Чойс не знал, какое рационалистическое объяснение дать тому, что он видел. Поэтому он и не пытался. Там внизу ярилась и сияла какая-то неизвестная энергия, убийственная, страшная.
Его вывел из оцепенения голос Вольфганга, какой-то натужный и ненастоящий:
— Сейчас я освобожу этот молот, и он падет на Чашу, раскалывая ее в куски.
Но тем не менее с места он не двигался. Казалось, ему не хватает самообладания сделать так, как говорит.
— Сначала выдерни эти два стержня, — сказал Чойс. — Они закреплены намертво.
Теперь он уже знал, что действия Вольфганга не всегда бывают предсказуемыми, поэтому с легкостью увернулся от жалящей энергии Канделябра и в свою очередь ударил Подсвечником. Реакция Вольфганга была сногсшибательной: лучи вновь встретились, треща и вспыхивая. Вдруг Вольфганг вырвался из-под контроля Подсвечника, поднырнул под него и направил Канделябр на стержни, держащие молот. Один из стержней лопнул, дымясь и разбрызгивая в стороны расплавленный металл. Молот тут же слегка обвис, держась теперь лишь на одном стержне. В ту же секунду, не помня себя от нахлынувшей ярости, Чойс подскочил к Вольфгангу и ударил его кулаком в лицо. Они оба не удержались на ногах и покатились по земле, причем Подсвечник остался в руках у Чойса. Вольфгангу каким-то чудом удалось снова вскочить. Он кинулся к упавшему неподалеку Канделябру, но Чойс схватил его за ноги и вновь повалил на землю. С минуту они молча и яростно боролись, катаясь по земле. Чойс никак не мог направить Шин на Вольфганга, кот! ! орый уворачивался от хлещущего во все стороны луча.
Наконец ему в очередной раз удалось извернуться, уклонившись от объятий Чойса, и Канделябр оказался в его руках. Чойс не успел среагировать: черный луч обжег ему левую руку. Раздался торжествующий рев Вольфганга, который вдруг прервался сдавленным криком: Чойс, пользуясь моментом, зацепил его ногой за лодыжку и дернул на себя.
Они вновь сцепились, рыча от бешенства. Затем Вольфганг рванулся к Канделябру и схватил его, одновременно ногой ловко выбив из рук Чойса Подсвечник, который чуть не отхватил ему голову своим палящим лучом. Канделябр сверкал темной силой у него в руках, а Вольфганг стоял и смотрел на Чойса.
— Всегда дают последнее слово приговоренному к смерти, — тяжело дыша, проговорил он. Но Чойс видел — он обескуражен. Он просто сражен своей победой, неожиданной и бескровной. Он не знает, что делать с ней. И тогда он все понял. Тогда Чойс наконец все понял.
