Сергей Петренко - Империя
— Что надо тебе опять, Зоарх?
— Есть дело, старик. Почему ты валяешься, как дохлая гусеница, когда я здесь?
— Я не могу подняться…
— Ладно, дьявол с тобой! Слушай, старик… Я доставил тебе кое-кого тут… За ним нужно присмотреть, очень-очень хорошо присмотреть, понял?
— Неужели ты?!..
— Да-да, моя догадка оказалась верной. Это он самый. К тому же, теперь, кажется, он мне стал ещё нужнее. И в приличном виде, понял?!
— Негодяй…
— Что?!..
— Тише, не вопи. Я едва жив.
— О, дьявол! Ладно. Но смотри у меня! До встречи, и не вздумай подыхать, я знаю, ты живуч, как демон.
С такими словами Зоарх распахнул полу плаща, что-то мягко упало на пол. В следующий миг канцлер исчез, оставив старика в полном замешательстве. Силы иссякали. С трудом дотянулся старик до рассохшейся дверцы шкафчика, достал оттуда пузырёк, покрытый пылью, опрокинул часть содержимого себе в рот. Зажмурился, потом замигал, распрямляя спину. Кровь горячела и текла живее, он глубоко вздохнул, в глазах будто засветился мягкий огонёк.
— Пока жив… Кажется, всего на раз осталось, — пробормотал старик, с некоторым смущением оглядев склянку. — А там можно спокойно умирать… Посмотрим, посмотрим, кого этот изверг мне оставил…
Старик прошёл на середину зала, нагнулся над скорчившимся телом, отвернул край плаща. Левая бровь его изумлённо приподнялась, а лицо исказилось болью. Он что-то прохрипел неразборчиво, погрозил кулаком, поднял, морщась, лежавшего на полу мальчика и бережно уложил на диван. Плащ был выброшен. Жертва Великого Зоарха казалась обречённой. Мертвенная бледность лица и ладоней, губы дышали холодом смерти. Бархатная курточка мешком обвисала на исхудавшем теле.
Старик суетился, забыв о дряхлости. Он тёр мальчику щёки и вдувал в лёгкие воздух, он старался согреть ему ноги и ледяные пальцы рук. Он укрыл его тёплыми шкурами и намазал лоб живительным бальзамом. Тщетно. Улучшения не наступало. Старик горестно сморщил лицо, шепча: «Башня… Чёрная башня проклятого канцлера. Сколько же он продержался там? Неужели, несколько суток?.. Отчаяться?.. Нету, нету средства… другого средства я не знаю… Пусть! Моя смерть всё равно неминуема. Это судьба…»
И старик влил остаток эликсира из заветного пузырька в рот мальчику.
глава 2
…Минуло несколько дней. В заброшенном замке жизнь теперь текла по-иному, правда, почти так же неторопливо и спокойно. Когда утренние лучи золотили стены башни, она просыпалась. Просыпалась вместе с первыми голосами бескрайней степи, вместе с шорохом ручья у стены и еле уловимым шелестом трав. В поднебесье, высоко-высоко над замком, поднималась большая чёрная птица, обгоняя солнце, она парила в горячих и сухих потоках воздуха весь день.
В башне, на втором этаже, в зале с низким, неровным потолком и камином, с паутиной в углах и многолетней серой коростой пыли и копоти, пахнущей тайной и покоем, просыпался мальчик. На широкой деревянной кровати, где он спал среди роскошных, но ветхих, до прозрачности вытершихся простынь и одеял, ещё пряталась ночь. Нега манила, уговаривала смежить веки, хранила легкие, будто наркотические ароматы, казавшиеся мальчику ароматами заморских пряностей. Само время дремало, забившись в мягкие складки пуховиков…
Но мальчик всё-таки просыпался, растревоженный каком-то новым дыханием ветерка, случайно влетевшего в окна. Мальчик смотрел на узкие бойницы, в которых сияло небо, на пятна солнечного света, ещё неуверенные и словно чуть дрожащие. Он игрался с искорками, повисшими на полусомкнутых ресницах, потом подходил к окну, садился на ещё прохладный камень стены.
Красновато-пепельная пустыня простиралась вокруг, и только изредка чуть сильнее подувший ветерок нарушал однообразие, поднимая пыльные вихри.
Безоблачное небо уходило вдаль и там, казалось, не решившись соединиться с землею, тянулось ещё дальше и дальше, в немыслимую бесконечность. Как будто мир сделался плоским…
Мальчик смотрел и смотрел, забыв обо всём на свете. Шли минуты. Просыпался второй обитатель башни. Медленно, превозмогая груз лет, поднимался со скрипучего ложа, погружал ступни в мягкие, меховые тапочки и надолго замирал в таком положении, собираясь с силами. Наконец, сердце вспоминало — тело бодрствует, пора разгонять кровь, стуча с надсадными рывками, как будто в груди ему стало не за что держаться…
А солнце уже жарило вовсю, и только в башне, за толщей камня царила приятная прохлада. Старик подходил к окну, щурясь на ослепительный лоскут неба за ним. Фигурка мальчика тёмным контуром вырисовывалась на фоне лазури. Старик становился рядом с мальчиком, долго рассматривал его взбившиеся вихры, казавшиеся чуть золотистыми от растворённого в песках сияния пустыни. Потом он касался рукой его нагретых волос, невесомых, текучих между пальцами шелковистыми ручейками. Мальчик чуть вздрагивал, стряхивал наваждение, тело его напружинивалось, будто готовясь взлететь в вязкий от жары воздух…
Мальчик спрыгивал с бойницы, сбивал ладонями пыль с коленок и благодарно прижимался щекою к руке старца.
Время близилось к полудню.
Мальчик и старик спускались вниз, пробираясь сквозь захламлённые помещения, шли в пристройку. Там дух старины ещё более усиливался, смешивался с озорным настроением приключений и беспорядка, а прохлада, исходившая от земляного пола, была особенно приятной. От каждой старой вещи веяло волшебством. Их было много, этих теперь никому не нужных безделиц, и мальчик подолгу занимался ими. Не играл, но просто видел в воображении, как когда-то они служили воинам и ремесленникам, учёным и музыкантам, и даже сейчас они несли в себе то, чем обладали прежде. Поломанные, искорёженные, эти предметы оставались интересными и даже красивыми. Следы времени не портили, а только усиливали чары. И мальчик мечтал…
Приносили дрова — узловатые поленья, с терпким, смоляным ароматом. Огонь в очаге пылал, окружающее пространство как-то изменялось, становилось ещё уютней, почти родным, а внешний мир отодвигался, уходил в нереальность…
Трещали дрова, выбрасывая угольки, словно алые звёздочки, они разлетались в стороны, дымя. Старик оживал. Силы возвращались к нему, он доставал дочерна закопченный котелок, мальчик приносил воду, крупу, травы. Варево в котелке начинало булькать и шипеть, иногда выплёскиваясь пахучей пеной через края, падая на угли. Старик варил кашу, мешая её причудливой ложкой с длинной деревянной ручкой, покрытой резьбой. Огонь отражался в тёмных его глазах, старик наслаждался покоем. А мальчик подбрасывал поленья и катал красные угольки кочергой или пёк картофелины. За окном смеркалось. Старик и мальчик ужинали (обедали и завтракали).
