К. Медведевич - Ястреб халифа
Послушав выкрики крутящихся на лошадях кочевников, Ханид сказал:
— О мой повелитель! Они требуют поединка! Причем не конного, а пешего, на саблях! Требуют, чтобы против их хана вышел самолично северный царь!
— Передай им — пусть их хан попробует сначала одолеть раба из рабов северного царя, подающего ему по утрам полотенце. Все, я пошел, — сообщил Тарик и, не дожидаясь ответа, повернулся, чтобы спрыгнуть с земляной насыпи.
— Это безумие! — рявкнул командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад. — Повелитель, прикажи, чтобы этот безумец не покидал лагерь!
— Тарик, стой, — быстро приказал Аммар. — Это уловка. На тебя пешего выскочит конный отряд, и либо заарканит и уволочет в ханскую ставку, либо порубит в лагман-лапшу. Тебе нечего делать ни в лагере джунгар, ни в лагмане.
Нерегиль мгновенно развернулся обратно и прошипел:
— Аммар, ты, перед лицом войска, запрещаешь мне выйти против какой-то грязной толпы, во главе которой стоит повивальная бабка?!
— Там засада! — никого не стесняясь, заорал в ответ Аммар.
— На западе мне расставляли засады не чета этим! Я дрался с огненными демонами, и мой государь не удерживал меня за рукав с увещаниями «осторожно, Тарег, ты можешь обжечься, осторожно, ты можешь удариться»! — взорвался в ответ нерегиль.
— А может, ему как раз следовало это сделать в твой последний выезд? — вдруг очень тихо и спокойно спросил Аммар.
Нерегиль, хотевший что-то сказать, судорожно глотнул воздуха и осекся. А потом странно усмехнулся:
— В мой последний выезд я встретился не с засадой, Аммар. Под стены вверенной мне крепости вполне открыто приполз дракон. Впрочем, все это уже совершенно неважно…
И самийа тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. А потом поклонился своему повелителю, повернулся, спрыгнул с земляного вала и пошел прочь. Люди шарахались у него с дороги и вопросительно посматривали на халифа.
Дракон. Аммар понял, что получил ответ на вопрос, заданный в населенный ангелами воздух, — мол, с кем же дрался Тарик, что попал сначала в плен, а потом на весы для взвешивания скотины? И еще Аммар понял, глядя в спину удаляющегося нерегиля — тот старался высоко держать голову, и ему это почти удавалось, — что навряд ли у него получится оскорбить самийа сильнее.
Кочевники продолжали крутиться у земляного вала, охаживая плетями бока своих лошадок и выкрикивая оскорбления. Военачальники стояли, затаив дыхание, и ждали слов своего повелителя.
— Тарик! — решился Аммар.
Нерегиль остановился, но не обернулся.
— Да поможет тебе Всевышний. Иди, принеси мне немытую голову этого наглеца.
Когда пришло время обедать, голова Рабдан-хана уже красовалась на пике у порога Аммарова шатра.
Рассказывали, что многие остались крайне разочарованы зрелищем — поскольку не успели толком ничего увидеть. Только пристроились посмотреть, протолкавшись локтями, как бац — все уже все кончилось.
То есть хан подъехал, верхом на не степном высоком жеребце. Здоровенный, грузный, в панцире из крупных бронзовых пластин, в островерхом шлеме со стрелкой-наносником. Тарик стоял, подбоченившись. Рядом с широкоплечим, высоченным даже по ашшаритским меркам степняком он казался мальчишкой, ввязавшимся на свою голову во взрослые военные забавы. Рабдан отдал поводья коня ближним нукерам, те отъехали на положенное при поединке расстояние в полполета стрелы. Затем степняк выволок из ножен саблю. Тарик обнажил свой прямой толайтольский меч.
И тут случилось что-то странное, о чем рассказывают по-разному, и не все сходятся во мнении. Кто-то говорил, что видел, как из левой руки кочевника заструилось что-то подобное черному туману — это среди бела дня-то, туман, да еще и черный! — и змеиной лентой метнулось к нерегилю. А тот крест-накрест свистнул мечом — и туманной змее настал конец. А кто-то говорил, что Рабдан-хан держал в левой руке круглый кожаный щит, какой принят у кочевников, и бросил этот щит самийа под ноги — чтобы ранить острым, обитым заточенной бронзой краем, и повалить наземь. А нерегиль прыгнул, как кошка, и перескочил через щит.
А дальше все уже сходились и говорили одно и то же: самийа сиганул через голову джунгара, перекувырнувшись в воздухе. Приземлился у того за спиной — и засек кочевника в два удара. Один пришелся поперек тела, прямо над наборным поясом, второй снес голову.
Вероломные джунгары помчались к нерегилю, разматывая арканы, но тут из травы поднялся вороной конь несказанной красоты. Тарик подхватил голову врага за косичку, вскочил на скакуна-джинна верхом и был таков.
Впрочем, пообедать ашшаритам не пришлось, потому что джунгары перешли в наступление. Тогда многие поняли, что не зря Тарик гонял их на бывшем поле боя в южной долине Фейсалы — на потеху феллахам, наблюдавшим за маневрами благородных ашшаритских конников. Нерегиль заставлял строиться и рассыпать строй, и снова быстро строиться, перестраиваться и разбиваться на отряды. Так что в преддверии джунгарской атаки все сумели быстро занять свое место в боевых порядках.
Поскольку землю уже сотрясала мощная дробь копыт заходящих из степи туменов, с Тариком никто не успел толком поспорить — а нерегиль, как потом рассказывали, предложил невиданное и безумное построение. Кольчужную тяжелую пехоту он оставил в центре, как ашшариты и поступали от века — воины наклонили копья и уперли их в землю, прикрывшись щитами. За ними, как и диктовали все руководства по ведению войны, самийа расположил лучников. И резервный конный полк он поставил за ними — тут тоже все было правильно и по обычаю аш-Шарийа. А вот на правое и левое крыло следовало поставить лучшие конные отряды! А что сделал нерегиль? Он усилил левое крыло вдвое против правого. И приказал — в полном противоречии с собственными прежними умозаключениями — левому крылу наступать клином, прорвать вражеские порядки и атаковать джунгарские резервные полки под ханскими тугами. Впрочем, следуя разумному обычаю, он поставил по два отряда на каждый из флангов — пока передний атаковал, второй оставался прикрывать пехотинцев.
Но, видно, Всевышний благоволил ашшаритам в тот летний день, и все сделалось по слову нерегиля. Джунгарам вышли в тыл, рассекли их войско на части, окружили и перебили до последнего человека. Халиф правоверных лично зарубил Дабачи-хана, прибавив его голову к голове его младшего брата у порога своего шатра. Впрочем, в милосердии своем повелитель верующих приказал оставить в живых женщин и детей кочевников. Да и пленных в тот день взяли предостаточно, — так что когда войску пришло время возвращаться в аш-Шарийа, колонны рабов подняли такую тучу пыли, что казалось — войско вдвое прибавило в числе.
