Барбара Хэмбли - Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель
Эшер вздрогнул, узел недобрых предчувствий в груди ослаб.
Учитывая возможность существования дневного вампира, он не осмелился еще раз встретиться с Лидией, ему было даже трудно решиться послать ей телеграмму без подписи. Исидро (полагал Эшер) защитил бы его в Париже, если, конечно, это входило в планы вампира, но мысль о том, что Лидия будет в Лондоне одна, бросала Эшера в дрожь. Оставалось лишь надеяться на здравый смысл Лидии, на то, что она, как приказано, не предпримет до его возвращения никаких самостоятельных шагов.
К стыду своему, он вдруг почувствовал признательность к вампиру — за его последнюю фразу.
— Но в этом случае вы уже никогда ее не увидите, — продолжал тот. — Другие быстро выследят вас и уничтожат как опасного свидетеля. И при этом неминуемо набредут и на ее след.
Эшер кисло взглянул на своего компаньона.
— Почем мне знать, не случится ли так, когда все будет кончено!
Глаза вампира, насколько об этом можно было судить при тусклом свете бортовых фонарей, остались бесстрастными, но Эшеру показалось, что в голосе Исидро прозвучало легкое изумление:
— Не случится, поскольку я намерен защищать вас и дальше. Почему бы вам не довериться мне, как я доверяюсь вам?
И, как всегда, Эшер не смог бы сказать, всерьез говорит Исидро или же иронизирует.
Задолго до прибытия на вокзал Гар дю Нор вампир куда-то пропал. Во время утомительных процедур в багажном зале Эшер не заметил его ни в помещении, ни на площади. Впрочем, он уже начал привыкать к подобным исчезновениям. Небо заметно посветлело, когда Эшер телеграфировал в «Шамбор» — маленький отель на рю де ля Гарп, где он часто останавливался, прибывая в Париж в качестве оксфордского ученого, — и заказал номер.
Войдя в крохотный вестибюль, напоенный застоявшимися кухонными ароматами и обставленный ветхой мебелью в стиле ампир, он был внезапно поражен сознанием, что все эти годы Париж был обиталищем вампиров. Как, впрочем, и Лондон. Эшер хотел бы знать, сможет ли он теперь взглянуть на мир хоть раз прежними глазами.
Конечно, еще в начале карьеры он утратил наивность, как бы проникнув взглядом под безмятежно светлую поверхность пруда. Его знакомство с министерством иностранных дел и теневой стороной сбора информации, мрачные драмы, в которые вовлек Эшера проклятый департамент, заставили его сделать это. Однако под одной тайной жизнью, оказывается, скрывалась еще и другая. Как если бы, зная о рыбах, движущихся под поверхностью пруда, он обнаружил вдруг чудовищ, обитающих в илистой мути у самого дна.
Эшер проспал до вечера в своей маленькой комнатке, располагавшейся под высокой черепичной крышей отеля, затем в задумчивом расположении духа умылся, оделся и сел за письмо Лидии — о том, что добрался благополучно. Письмо было адресовано одному из его студентов, согласившемуся передавать почту для мисс Мерридью. Послание таким образом придет с суточным запозданием, но он рассудил, что лучше потерять день, чем позволить вампирам выследить Лидию. После легкого ужина в кафе он исследовал площадь Невинных Младенцев, находившуюся возле огромных рынков в центре города, где когда-то располагались лишь церковь да прилегающее к ней кладбище.
Теперь там была площадь с фонтаном в стиле Возрождения, ограниченная серой тушей крытого рынка — с одной и коричневыми меблирашками — с остальных трех сторон. Исидро говорил, что вампир церкви Невинных Младенцев спал в усыпальнице — точно так же, как Райс Менестрель спал в усыпальнице старой церкви Сент-Джайлза возле реки в то время, когда город еще не разросся до такой степени, чтобы обитатели его перестали замечать друг друга и уж тем более незнакомцев с бледными лицами, движущихся в ночной толпе…
И вот, стоя теперь рядом с Исидро и напряженно вслушиваясь в приближающиеся почти неслышные шаги за дверью, Эшер размышлял, не сохранилась ли эта усыпальница под землей подобно подвалу под домом Кальвара в Ламбете — забытая всеми, кроме тех, кому нужно надежное укрытие от солнечного света.
Вампиры могли это знать. Это и многое другое. Осмотрев площадь Невинных Младенцев, он направился затем по рю Сен-Дени к серой глади реки, мерцающей между сизыми домами по обоим берегам. Для этих берегов весь этот ошеломительно чистый город с его незапятнанными улицами и осенней ржавой листвой каштанов был всего лишь тонкой корочкой на темной трясине прошлого.
Эшер постоял на набережной Сены, разглядывая серую путаницу мостов вверх и вниз по течению, готический лес шпилей, толпящихся на Иль де ля Сите, и квадратные дремлющие башни собора Нотр-Дам. А под ними на мостовой виднелись массивные чугунные решетки, перекрывающие путь в подземный лабиринт парижской канализации.
— Сточные трубы? — Элиза де Монтадор наморщила длинный нос в гримаске отвращения; ее бриллианты мигнули в сиянии газовых рожков. — Какой вампир в здравом уме станет посещать сточные трубы?! Брр!
Она притворно содрогнулась. Все ее жесты (отметил про себя Эшер) были театральны — явная имитация человеческих манер, словно ей пришлось учить их заново. Уж лучше откровенная невозмутимость дона Симона — он, кстати, стоял за спинкой ее дивана, положив на резное дерево руки в серых перчатках, более неподвижный, чем когда-либо (окаменелый за несколько столетий, как сказала бы Лидия).
— Вы когда-нибудь там охотились? — Хотя никто из прочих вампиров в этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в них что-то от насмешливо-гибких акул, — кружащих у поверхности в полной уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными тонами платья, играла на фортепьяно — Чайковский, но в какой-то странной синкопированной чувственной манере.
— Чтобы заработать ревматизм? — Элиза рассмеялась ненатурально и принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.
— И ради чего, наконец? — Один из грациозных молодых людей, составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были каштановые, глаза — светло-голубые, черты лица — приятно-округлые. Такое впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и бледность лица. — Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? — Он улыбнулся Эшеру, блеснув клыками.