Виталий Каплан - Чужеземец
Как было бы славно ему нос утереть!
И с утра явились за мной, в подвал привели. Здесь, в Вороньей Башне, подвалы знаменитые, по всему Высокому Дому идёт молва. Такая, что шёпотом да с оглядкой.
А по мне — подвал как подвал. Высокие своды, воздух спёртый и сырой, но стены камнем убраны и пол вымощен булыжником, — ну чисто мостовая столичная!
Сказать, что страшно мне не было нисколечко — не скажу. Всякому человеку муторно делается, когда видит он верёвки, с потолка свисающие, плети да клещи, по стенам развешанные, малиновые угли жаровни, где уже калится что-то… Людей можно понять, им из меня мольбу о прощении вырвать надо. Коли уговорами не вышло, придётся силой.
Обмерла я, и трудно мне было виду не подавать. Колотилось моё сердце, будто я дюжину дюжин саженей бегом пробежала. Без приглашения на пол опустилась, поглядела на собравшихся и сказала:
— Зря вы это. Не отступлю я от Бога Истинного. Жаль мне вас, дурачков.
Суетитесь, бегаете, а глаза ваши слепы. Сейчас бегаете, а после всё одно помрёте. И пожалуйте, на Нижние Поля, где такие муки вас ждут, что это всё, — обвела я рукой стены, — детскими забавками покажется. А могли бы в небесных садах с Господом пировать. Это не мне, это вам одуматься надо, веру истинную принять.
А ну как и впрямь одумаются, отвергнутся придуманных богов своих и захотят Богу Истинному поклониться? Что я тогда? Так же дурачить их, как ростовщика Ингрийей, духом восточного ветра? Разные тоны голосов использовать да хитрить? Как бы на то наставник Гирхан взглянул? А как взглянул бы Алан? А этот самый Истинный Бог — если и впрямь Он есть? Что бы Он сказал мне — слепой, которая перед другими слепцами себя зрячей выставляет? Зато знаю, что бы я Ему ответила. «Ну не ругайся, посуди здраво — как мне иначе Твоих людей спасать? Делаю как умею, а умею только уловки всякие да хитрости. Давай так — я свою долю сделаю, а Ты свою. Я время протяну, а Ты убереги Алана с мальцом от напастей путевых. Уж это-то Тебе по силам?» Наверное, им уже недолго осталось. Дюжину дней, как в путь вышли. Если всё хорошо сложится, то дня через три они Анорлайи достигнут. Вызовут воздушную лодку — и фьють, от цепких государевых лап улетят.
А после меня как холодной водой окатило. Что, если всё не так? Если Алан попросту с ума сошёл, и привиделась ему в бреду и земля его далекая, и Бог этот Истинный, и летающая лодка? Что, если всё это воображение одно? И придут они в Анорлайю, а толку?
Но потом я морок с себя стряхнула. Уж сколько я повидала умом повреждённых, уж какую чушь они ни болтали, а всё равно было понятно — обычные люди, здешние, жаль, свихнутые. А Алан… Тут даже не в том дело, что он о земле своей говорил, а в том, как вёл себя, как держался, какими глазами на жизнь глядел. Нет, очень нездешний, очень. Если и повредился он умом, то уж явно не в Высоком Доме повредился, и ни в одной земле, о которой известно мне. И потом — ведь победил же он ночное колдовство «синих плащей». Колдовство, перед которым я со всеми своими уловками бессильна оказалась.
Одно из двух. Или он силой своего странного бога это сотворил, и тогда, значит, есть он, Бог Истинный, Владыка мира, — или какой-то иноземной хитростью воспользовался. Если есть у них такие штучки, что на расстоянии огонь гасят, отчего бы и лодкам не быть, по воздуху парящим? Но тогда, быть может, и колдовские дела «синих плащей» — тоже какие-то тайные искусства, известные древним людям, а ныне почти забытые? Наставник Гирхан о таком говорил…
Наверное, лучше уж в это поверить, чем в Истинного Бога. Потому что если Он и вправду есть… тогда что же мне делать? Всю жизнь прожила, о Нём не зная, жила как сама хотела, а не как Он требует… и неизвинительно моё незнание, потому что привёл Он ко мне Алана, и не приняла я его слов, насмеялась. Как буду Ему отвечать, оставив на земле тело? Муторно душе, и выход один — встряхнуться, порвать опутавшую меня нить… Нет никакого Бога, одна лишь фантазия моя…
— Это не записывайте, — распорядился сухонький старичок в тёмно-сером плаще с белой каймой. Никогда я раньше его не видала, а слышать доводилось. Амизигу-ри, начальствующей над тайным государевым сыском. Его именем детей пугают, а выглядит ласковым дедушкой.
— Ты, милая, — повернулся он ко мне, — слова-то попусту не трать. Мы тут люди опытные, и не то слыхали… Всё равно ведь скажешь, что от тебя требуется, и поклонишься завтра богам, и жертвы им принесёшь, и вот это потопчешь, — он вытащил из-за пазухи деревянный крест. Тот самый, что дал мне Алан на прощание.
Значит, обыск в доме моём учинили. Интересно, докопались ли до денег и до гибкого «средства»? Хотя нет, не так уж интересно. Что мне сейчас те монеты, что мне та сабля? А вот книги жаль.
— Почему ты так думаешь, старик? — я решила не утруждать себя почтительностью к светлому держателю. Без толку.
— А потому, старуха, — ответил он в тон мне, — что ты всего лишь человек. А у всякого человека есть тело, и господствует оно над душой. Когда телу хорошо, глупая душа воображает, будто это она главная, будто всё ей подвластно. А как закричит тело от муки невыносимой, так и вспомнит душа о господине своём и в страхе покорится. Вот знаешь, разные бывают рабы. Одному, чтобы к покорности его привести, достаточно розгу показать, а другого надобно до мяса сечь, до костей.
Но и тот, и другой в итоге покорится. Вот так же и души человеческие. Мы ведь всё равно тебя заставим… а вот для тебя большая разница. Или будешь калекой свой век доживать, без рук, без ног, слепая да безъязыкая, или здоровой домой поедешь. Коли решил государь тебя помиловать, значит, так тому и быть. А уж какой ценой…
Вот примерно то же нам с наставником говорил в Хиуссе старший жрец Гиунтахиру, в храмовом подземелье. И в этом была правда. Только не вся. Иначе мы бы там, в подземной тюрьме, ещё две дюжины лет назад сдохли. А ведь у Гиантахиру было вдоволь времени, у этого же дедули — только один день. Народу уже возвестили, завтра на рыночной площади толпы соберутся. Они ещё не знают, что глазеть им предначертано на отречение. Думают, что увидят казнь. И правильно, кстати, думают.
— Скажи-ка мне, старик, — поинтересовалась я, — а уместно ли будет вынести завтра на помост обрубок человеческого тела, без рук, без ног? Проникнется ли чем надо народ? И как оно понравится государю? Так что ты не очень завирайся.
Что бы ты со мной не сотворил, а шкуру не сильно мне подпортишь.
— Этого тоже не пишите, — грустно велел старичок Амизигу-ри. — А ты, почтенная госпожа Саумари, сколько лет людей исцеляла? Уж тебе ли не знать, что калекою можно сделать, сохранив и руки, и ноги, и всё остальное. И чтобы ослепить человек, не обязательно глаза вырывать, и чтобы глухим его сделать, не обязательно уши резать. На поверхности-то незаметно будет… И мы сейчас начнём.
