Дмитрий Баринов (Дудко) - Ардагаст, царь росов
На засеке громко зашумели, заспорили. Заглушая всех, гремел голос Шум илы:
— Со своей Огненной Правдой в степь иди, чтоб ей, степи, дотла выгореть вместе с вами! Мало вам наших мехов, хотите и веру нашу забрать? Против вас только чёрные чары и годятся. Лучше с чертями, чем со степняками. Вы хуже зверей, хуже бесов, а матери ваши все...
И полились, как помои из ведра, грязные, срамные слова, которыми даже в лесу лаяться считали за грех.
Бурмила вторил брату во всю медвежью глотку. На засеке тоже принялись честить вовсю — друг друга, а больше росов и полян. Те в долгу не остались. Особенно изощрялись в венедской брани Андак и его приятели.
Ардагаст бросил взгляд на Ларишку, потом на Саузард. На лице тохарки было написано отвращение. При ней венеды так ругали только нечисть в Чёртовом лесу. А ястребиное, крючконосое лицо Чернозлобной напоминало стервятника, в нетерпении кружащего над полем боя. Боя! Уже размахивают оружием, вот-вот полетят стрелы, упадут первые раненые... И закипит сражение, и окончится победой его, Ардагаста. Победой, которой не должно быть... Но не должно быть и поражения.
Царь метнул отчаянный взгляд на волхва. Вышата спокойно кивнул, достал из неприметной сумы, висевшей через плечо, свёрток и развернул красный шёлк. Блеснуло чеканное золото. Ардагаст рывком поднял Огненную Чашу над головой и громко крикнул:
— Кто в светлых богов верует — замолчите!
Золотистое пламя взметнулось из чаши к небу. Поражённые воины разом умолкли. Удивительный свет проникал в самую душу — так, что не хотелось больше сквернить её мерзкими словами и мыслями. Даже Медведичи притихли, почувствовав на себе неодобрительные взгляды. В наступившей тишине зазвучал рассудительный голос Вышаты:
— Вы что, мужики? Такими словами только нечисть отваживают. А кто ими людей лает, тот трёх матерей сквернит: родную мать, Мать-Сыру Землю и Ладу, Мать богов.
— Воины пристыженно молчали, иные бормотали покаянные молитвы. А волхв продолжал:
— Что у тебя на знамени, Вячеслав?
— Золотой лев — Даждьбог, синяя вода — Морана, — ответил князь дреговичей.
— А у тебя, Собеслав?
— Белый орёл, что явился на закате в красном солнце нашему пращуру.
— А твоя золотая тамга, Ардагаст, что значит?
— Золотой трезубец — то Богиня Огня на колеснице и два её коня.
— Три солнечных знамени... Склоните же их над чашей Солнце-Царя! — возгласил Вышата.
Два красных стяга и один синий склонились над чудесным пламенем, и оно, не опалив их, скрылось в чаше. Ардагаст опустил затёкшие руки и теперь держал чашу перед собой.
— Так вот она какая, Огненная Чаша, — зачарованно проговорил Вячеслав. — А эти мне говорили, будто ты её Фарзою отдал. — Он бросил неприязненный взгляд на Медведичей.
Дреговицкий князь осторожно протянул руку к чаше, но она вдруг полыхнула пламенем. Он вздохнул и покачал головой:
— Мой предок, царь, пытался её добыть, но даже половина чаши не далась ему. Значит, она не для нашего рода... Так как же с данью, Солнце-Царь? Возьмёшь мехами? Серебра у нас мало.
— По чёрной кунице с дыма, как при Сауаспе. Можно и по серебряной драхме, не откажусь. И прокорм моему войску, пока всю дань не соберём.
— А за что вас кормить-то? Защитите вы нас хоть от литвинов? — задиристо спросил кто-то из знатных дреговичей.
— Конечно. Они, верно, не страшнее леших? — улыбнулся Ардагаст.
— А от готов?
— От любого недруга. Кто обидит вас — обидит меня и самого Фарзоя.
— Тогда ты и впрямь наш царь! Сауасп с нас только брал, словно разбойник.
— Воины, разбирайте засеку! — приказал Вячеслав. — Войны не будет!
— Двести лет в лесу живете, а дух в вас степной, рабский, — процедил Шумила. — Рабами и оставайтесь. А надоест, позовите нас. Мы не обидчивые.
Медведичи развернули коней и под свист и насмешки поскакали к лесу.
Лесное зверье боязливо пряталось: двое людей-медведей на могучих конях ехали широкой тропой.
— Всё из-за тебя, шкодника мохнатого, — выговаривал брату Шумила. — Скотину задирал, девок умыкал. И здесь, и у словен. Да не один, а с шайкой.
— Виноват я разве, что меня девки не любят? Не с такой рожей уродился, как ты.
— Зато тебя медведицы любят, а меня нет. Бабам лепота не главное, был бы мужик силён. А кто нас с тобой в лесу сильнее, братец? — хлопнул он Бурмилу по широкой спине. — Ничего! Провались она в болото, Дрегва эта! Тут лес не кончается, а только начинается. Поедем к нурам. Они лесовики коренные, исконные. Не то, что все эти приблуды. И крови своей лесной, волчьей со степняками не мешали.
Два князя и царь сидели в доме у Вячеслава. Это была обычная землянка с бревенчатыми стенами, наполовину поднимавшимися над землёй, только обширнее прочих лесных домишек. Слюдяные окошки под самой крышей пропускали немного света, но очаг посреди землянки ярко пылал и хорошо наполнял её теплом. Ни трубы, ни потолка не было, и дым уходил под высокую крышу. Пол устилали медвежьи шкуры. На столе в глиняных мисках дымилось мясо только что убитого зубра. Вячеслав поднял лощёную глиняную кружку с дакийским вином и задумчиво сказал:
— А ведь предки мои из золотых и серебряных чаш пили. Мы только два века назад в эти дреговины забрались от сарматов подальше, когда те с бастарнами[23] дрались. От славных сколотских племён остатки — вот кто мы такие. И сидим в этой болотной крепости, леший нам тут брат, а медведь сват. Только не можем забыть поля раздольные, чернозёмы обильные, быстрый Тирас[24], священный Буг! Там солнце золотое на небе синем, ясном, а здесь сверху тучи, посреди дождь, а снизу болото!
Он залпом опорожнил кружку, налил ещё.
— Мы, словене, всегда в лесах жили и живём, — пожал плечами Собеслав.
— У вас хоть земля хорошо родит, а у нас, что ни год, всё хуже. Болота растут, под ралом земля хлюпает. У колдунов один ответ: уважить чертей болотных жертвой, лучше человеческой. И враги кругом наседают: литвины, бастарны. Теперь ещё готы появились: идут в ладьях по рекам каждую весну, у ладей на носах — головы змеевы. И есть у тех готов воины страшные, зовутся берсерки — «медвежьи шкуры».
— Это вроде Шумилы с Бурмилой? — спросил Ардагаст.
— Хуже. Они, какие уродились, такие и есть. А те медведями оборачиваться могут. И бьются люто, хоть в медвежьем облике, хоть в людском. Им и кольчуги не надобны. Если готы ещё и с бастарнами сговорятся... — Он доверительно наклонился к Зореславичу. — Мы ведь чего боялись: вы с данью уйдёте, а бастарны за ней придут. Ещё и накажут за измену.
