Владимир Васильев - Натиск на Закат
— Помню. У нечестивой женщины и имена подобающие: Алисия Владленовна Покрышкина.
Вынес он договор. Глянул я на него и улыбнулся:
— Лиса Алисия, стало быть… Жду у конторы. Пообедай и приходи.
Распечатав у себя в гостиной, сиречь офисе, грозное требование, адресованное Алисии Владленовне, я направился к Семёнычу.
Дверь открыта, на столе — картотека, ключи, а Семёныча нет. Куда же старый побежал впопыхах? Что ж? Его отсутствие не помешает мне оформить документ. Открыв сейф, разобрался с печатями. С оттиском печати документ приобрёл грозный вид. Держу пари, прочитав его, содрогнётся Лиса-Алисия прежде, чем в печали расстаться с деньгами.
Печати аккуратно вернул на место — на верхнюю полку сейфа. На нижней полке Семёныч хранил картотеку. Там то я и узрел пачку документов в пластиковой упаковке. На целостность сей упаковки, запаянной термически, никто не покушался. Не это привлекло моё внимание, а обложка паспорта, что покоился под пластиком на документах. Это был мой паспорт! С характерными отметинами, оставленными задумчивым переводчиком! Отрезав ножницами край упаковки, открыл разворот паспорта. Просмотрел документы — и произнес короткое, но ёмкое ругательство.
Не спросив, женили. То бишь, по бумагам я ныне фермер и хозяин огромного земельного участка со всеми постройками и объектами бывшей воинской части и бывшего спортивного лагеря. Судя по датам, оформляли на протяжении всего лета. Из этого следовало, что мой друг Мутант выкрал мой паспорт ради его богоугодного предприятия, и ни словечком не обмолвился. И как это назвать? Обман, причём без соблазнения!
Глава 3 ПРИСКАЗКИ БЕЗ ОБМАНА. СКАЗКА БУДЕТ ВПЕРЕДИ
«Жил царь на царстве как сыр на скатерти, пока не отрёкся. Летал ясный сокол Святослав Олегович, пока коготком в петлю не угодил… Это всё присказки, а какой же будет сказка» — раздумье на сей вопрос прервал голос полковника запаса.
— Распоясался, пьяница?! Щас начальник тебя выпишет!
Семёныч пихнул в спину молодого парня, но тот, хоть и нетрезвый, лишь покачнулся, переступая порог.
— Бьёт жену, изверг! — воскликнул полковник, похваставшийся накануне, что полковничье звание ему присвоили уже после выхода на пенсию.
Следом за ними в контору юркнула хрупкая женщина, в спортивном костюме и, конечно, без украшений, но с фингалом под глазом.
— Что ж ты, зверь, делаешь? Картина ясная, — сказал я. — Уже есть вам попутчики из староверов. Буйнович чётко сказал: у нас не воспитательный дом. Насильников, пьяниц и фанатиков списываем и увольняем.
— Святослав Олегович! Накажите его, но не выгоняйте нас. Прошу вас.
Жена-заступница плакала.
Привычная картина. Типичная для нашей жизни.
— Ты что скажешь, изверг?
До парня, вроде бы, дошло что-то. Изверг опустил голову и прошептал:
— Извини меня, Лиза. Простите меня, Святослав Олегович!
— Значит так, парень. Завтра утром, после моего слова выйдешь из строя и клятвенно всех заверишь в том, что отныне руку на жену поднимать не будешь. Повторится такое — тотчас выставим. Идите!
Семёныч глазел на бумаги, разложенные на столе.
— Буйнович велел пакет не трогать.
— Отчего ж не трогать? Глянь: паспорт мой, и документы на моё имя. А в конце финансового года сдерут с меня такие налоги, что — мама не горюй!
Любопытный Семёнович не преминул просмотреть разбросанные в беспорядке листы, а просмотрев, присвистнул:
— Это ж надо! И озерцо твоё.
— А что мне в том озере? Форель разводить? Такой задачи Буйнович не ставил. У него, товарищ полковник, иные цели и задачи. Наш лагерь для него всего лишь приёмно-пересыльный пункт. Вот что, Семёныч, отправляем староверов из лагеря. Подготовил я нужный документ, а ты наряди водителя довезти их сегодня до Московского вокзала в Питере.
— Сегодня не получится. Гришаня, водитель наш, выпимши. Дело известное: всегда в Питере водку закупает.
— Завтра отправишь, — сунув паспорт в карман, добавил: — Документы — в сейф. Зови слесаря. Мало того, что твоя Мамедовна дура, так за ней ещё долг. Да такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Ты, полковник, претендуешь на её деньги?
— Честно жизнь прожил, честным помру.
— Так и я по нехоженым честными людьми тропкам не ходил. Хабар, добытый в бою, с солдатами делил. А этот хабар для народа используем.
И я, махнув рукой, указал на сейф Мамедовны. Махнул небрежно и задел конторские книги Семёныча, лежавшие на краю стола. Одна из книг упала на пол. Поднимая её, раскрыл на середине.
— Ба! Семёныч! Книги пишешь?
— Ну да, письменник я, — ответил он, почему-то по-белорусски. Воспоминания пишу, о войне, о природе… Досуг коротаю.
С интересом глянул на него: сам грешен, сам по тем же формулам живу. Если во времена такого автора, как Тургенев, жили по принципам, во времена писателей Троцкого и Деникина — под лозунгами, то во времена письменника Семёныча, сиречь Ивана Семёновича Благова, люди существовали и существуют по формулам. Формулы те, правда, разные. И реакции, что протекают, разные. У многих в душе образуется осадок. Всё думаю, во что или в кого выплеснуть осадок, что в моей душе стал чернее чёрного за прошедшие десятилетия.
***На лавочке, взирая на пасмурное небо, сидел хмурый старовер.
Вручил я ему грозный для Алисии Владленовны документ, денежное возмещение и наказал быть готовым утром к отъезду.
Никак не ожидал, что не пройдёт и часа, как снова придётся склонять имя неведомой мне Алисии во всех падежах и снова посылать людей по известному адресу — к Алисии.
Не ожидал и резкой перемены погоды. Порывы ветра закружили опадавшую листву. Не впервые в этом краю, и по признакам ощущаю, что на далёкой от нас Ладоге заштормило. Коварно Ладожское озеро.
***Тесен наш мир, сударыни и судари; бежит человек от тесноты человеческого общежития, стремясь не к одиночеству, а к уединению и возможности поразмыслить или почитать или сочинить… Всех вариантов не счесть. Вряд ли я мог претендовать на значительное внимание к своей особе со стороны Анюты: наше недолгое знакомство не давало повода так думать. Но был уверен: придёт Невеста, книжку принесёт, и мы побеседуем о литературе и жизни.
Она явилась в строгой юбке и пиджаке, и я поставил себя на место школьника, с восторгом взирающего на юную учительницу. Уже испытывал подобное обожание то ли в девятом, то ли десятом классе. Недолго длилось то ощущение пребывания в сказке. Явился бородатый деятель из драмтеатра и после недолгого ухаживания тот Карабас-Барабас увёл объект моего преклонения из школы и из моей жизни. Мельком увидел её однажды в метро — всё с тем же Карабасом, но почему-то без бороды.
