Робин Мак-Кинли - Красавица
– Я точно не знаю, – ответил он, уставившись на Великодушного. – Но есть одна мысль.
Я подогнула ноги под себя. Чудовище все еще стояло, сунув руки в карманы, вполоборота ко мне.
– Ну же? – настаивала я. – Что за мысль?
– Боюсь, тебе не понравится, знаешь ли, – извиняющимся тоном сказал он. И, наконец, присел, но взгляд все равно сосредоточил на коне.
– Ну же? – повторила я.
Он вздохнул.
– Как мне объяснить? Ты видишь этот мир (мой мир), как и свой прежний, как мир своей семьи. Это неудивительно – ведь то единственный мир и путь видения, который тебе известен. Что ж, здесь все по-другому. Некоторые вещи подчиняются особым правилам. Какие-то из них просты: например, в саду всегда растут фрукты на деревьях, цветы не увядают, за тобой ухаживают невидимые слуги, – с легким смешком в голосе, он добавил, – а многие книги в библиотеке вообще не существуют. Но есть много такого, к чему твои привычки и навыки не приспособлены.
Он помолчал.
– Я размышлял, еще до твоего приезда, как ты отнесешься к этому (если вообще приедешь). Что ж, не могу тебя винить: тебя обманом заманили сюда. У тебя нет причин доверять мне.
Я хотела, было, что-то возразить (несмотря на нежелание прерывать его – я опасалась, что он не продолжит), но он покачал головой и сказал:
– Погоди. Нет, я знаю, что ты привыкла к моему виду, если вообще можно к нему привыкнуть, и моя компания служит тебе развлечением, и ты благодарна, что твое заключение здесь не настолько ужасно, насколько ты ожидала – тебя не подали на ужин с яблоком, засунутым в рот и не бросили в глубокое темное подземелье.
Я покраснела и уставилась на свои руки.
– Никогда не любил "Королеву Фей", – добавил он внезапно. – Столько в ней дурного написано.
– Но ты не виновата, – он продолжал. – Как я упомянул, у тебя нет причин доверять мне – и это верно. Не доверяя мне, ты не веришь ничему здешнему – тому, чего не можешь понять на условиях прежнего мира. Ты отказываешься признавать существование чего-то необыкновенного. Ты не видишь этого, не слышишь – для тебя того просто не существует, – он замер, задумавшись. – Судя по тому, что ты мне говорила, странное чувство нахлынуло на тебя в первую ночь здесь, когда ты выглянула из окна. Тебя это напугало (могу понять – меня тоже это раньше пугало) – и с тех пор ты избегала видений всего остального.
– Я… я не хотела, – ответила я, раздосадованная собой.
– Ненамеренно, возможно, но ты и меня отталкивала изо всех сил – так поступил бы любой нормальный человек, встретившись с таким существом.
Он вновь замолчал.
– Знаешь, последней каплей надежды мне показался тот день, когда я впервые привел тебя в библиотеку: ты столкнулась с работами Браунинга и Киплинга и увидела их. Могла и не увидеть, могла заметить лишь Эсхила, Цезаря, Спенсера или тех авторов, что были знакомы тебе в твоем мире.
Он продолжил, словно говорил сам себе.
– Позже я понял, что это было лишь отражение твоей любви и доверия к книгам: это не имело никакого отношения ко мне, к замку или к другим чудесам. И к тебе прилетели птицы – тоже хороший знак. Но они появились из-за твоей сильной тоски по дому. Хотя, возможно, это все же было началом.
Он надолго замолчал и я решила, что не дождусь от него больше слов, и тогда задумалась, какой же вопрос задать ему. Но меня отвлекло нечто странное, творившееся с моими глазами: новая глубина зрения, менявшаяся в зависимости от того, на что я смотрела. Великодушный выглядел как обычно: огромный гнедой конь, милый и терпеливый. Но на траву, которую он щипал, странно падал свет, и она двигалась не от ветра, а словно по чьему-то немому приказу. Я подняла взгляд: темная кромка леса дрожала и расплывалась, словно чернила на мокрой бумаге. Это напомнило мне о мелькающих легких тенях, которых я видела из окна в первую ночь в замке; только в том, на что я сейчас смотрела (как мне казалось), не было ничего пугающего. "Как глупо, – подумала я. – Невозможно на самом деле увидеть то, о чем он говорит. Что с моими глазами?"
Я обнаружила, что глядя на Чудовище, я начинаю моргать, застыв; не то, чтобы он выглядел еще огромнее или не таким мохнатым, но что-то выглядел по-другому. И откуда мне знать, нужно ли видеть те вещи, о которых он говорит? В ту первую ночь что-то было не так. И теперь тоже.
– Прошлой ночью, – наконец–то продолжил он. – Когда ты потеряла сознание, ты была беспомощна и (плохо это или хорошо) я перенес тебя на софу в соседней комнате. Я намеревался позвать твоих слуг и уйти. Но когда попытался положить тебя, ты что-то прошептала и уцепилась за мой сюртук двумя руками.
Он поднялся, отошел на несколько шагов назад от меня.
– Несколько минут ты была довольна, даже счастлива, что я держал тебя. А потом ты все вспомнила и в панике убежала. Но именно из-за тех минут симпатии, думаю, и произошла перемена, которую ты ощущаешь сейчас.
– И я всегда буду знать, когда ты рядом? – чуть дерзко поинтересовалась я.
– Не знаю. Думаю, что так. Я всегда знаю, где ты – далеко или близко. Это все? Ты просто знаешь, что я рядом, даже если не видишь меня?
– Нет, – покачала я головой. – Со зрением что-то странное творится. Цвета расплываются. И ты выглядишь по-другому.
– Ммммм, – ответил он. – На твоем месте я бы не стал волноваться. Как я сказал тебе при первой встрече, тебе нечего бояться. Не желаешь ли пойти обратно?
Я кивнула, соглашаясь; мы развернулись и медленно пошли к замку. Великодушный лихорадочно сорвал последние пучки травы и последовал за нами. Мне многое нужно было обдумать, так что я молчала; Чудовище тоже не произнесло ни слова.
Остаток дня прошел для меня как обычно. Я больше не говорила о своем необычном восприятии окружающего меня мира: после полудня воздух стал более прозрачным, цветочные лепестки посветлели до странного цвета, который я не могла определить, но меня более или менее перестало беспокоить то, как я стала слышать то, что нельзя было бы назвать звуками.
В тот вечер закат показался мне самым прекрасным, что я когда-либо видела: меня поразило и очаровало его небрежное великолепие, и я смотрела на небо, пока последние лучи светло-розового цвета не угасли, пока не зажглись первые звезды, появившись на своих назначенных местах. Наконец, я отвернулась.
– Прости, – обратилась я к Чудовищу, которое стояло чуть подальше, позади меня. – Никогда не видела такого заката. Просто дух захватывает.
– Понимаю, – ответил он.
Я прошла наверх, чтобы переодеться к ужину, все еще сбитая с толку тем, что я только что наблюдала, и обнаружила горы тонких кружев и серебряных лент, тускло мерцающих на кровати. Подол юбки слегка приподнялся, когда я вошла, словно невидимая рука начала поднимать его, а потом передумала и остановилась.
